— Маргрета, мы оба говорим об одном и том же. Мир, в котором я рос, исчез. Мне приходится заново познавать совершенно другой мир… нет, не совершенно другой. География, по-видимому, не изменилась, а история — не полностью. Оба мира, кажется, были идентичны до начала двадцатого века. Или, скажем, до 1890 года. Около сотни лет назад случилось нечто непонятное, и мир расщепился надвое… А двенадцать дней назад произошло нечто столь же странное, но уже со мной, и меня выкинуло в этот чужой мир.

— Я улыбнулся ей. — Но я не жалею. И знаешь почему? Потому что в этом мире есть ты.

— Спасибо. А для меня бесконечно важно, что в нем есть ты.

— Тогда, значит, ты мне веришь. Вот и я вынужден поверить. Поверить так, что перестал волноваться по поводу случившегося. Беспокоит меня только одно — что стало с Алеком Грэхемом? Занял ли он мое место в моем бывшем мире? Или что?

Она не ответила мне, а когда наконец заговорила, то ее слова ошеломили меня своей бессмысленностью.

— Алек, будь добр, сними, пожалуйста, штаны.

— Что ты сказала, Маргрета?

— Будь так добр. Я вовсе не шучу и в еще меньшей степени собираюсь соблазнять тебя. Но я должна кое-что проверить. Пожалуйста, спусти брюки.

— Не понимаю… ну, хорошо…

Я умолк и сделал так, как она просила, хоть это и очень нелегко, когда на тебе вечерний костюм. Мне пришлось сначала стащить с себя смокинг, потом жилет, и только сняв эти оболочки, я оказался в состоянии сбросить с плеч подтяжки.

Затем, весьма неохотно, начал расстегивать ширинку. (Еще один недостаток этого мира — в нем отсутствуют «молнии». Я мало ценил их до того, как обнаружил полное отсутствие таковых.) Наконец, тяжело вздохнув, я спустил брюки на несколько дюймов.

— Хватит?

— Еще немножко, если можно… и не откажи в любезности, повернись ко мне спиной.

Я опять повиновался. Потом почувствовал, как ее руки, мягкие и доброжелательные, прикоснулись к моей правой ягодице. Маргрета приподняла нижний край моей сорочки и спустила кальсоны с правой стороны.

Секунду спустя она восстановила порток в моей одежде.

— Вот и все. Спасибо.

Я запихал рубашку в брюки, застегнул их, надел на плечи подтяжки и уже потянулся было за жилетом, когда Маргрета сказала:

— Еще минуточку, Алек.

— Э? А я полагал, что уже все.

— Да, все. Но нет смысла снова влезать в вечерний костюм. Можно я достану твои домашние брюки? И рубашку. Ты же не собираешься идти в салон?

— Нет, конечно. Во всяком случае, если ты останешься.

— Я останусь, нам надо поговорить. — Она быстро отыскала домашние брюки и положила их на кровать — Извини, пожалуйста, — и вышла в ванную.

Не знаю — надо ей было воспользоваться туалетом или нет, но она понимала, что мне удобнее переодеться в каюте, чем в крошечном туалетике.

Я переоделся и сразу почувствовал себя лучше. Жилет и крахмальная сорочка лучше смирительной рубашки, но ненамного. Маргрета вышла из ванной и первым делом повесила на вешалку сброшенную мной одежду — все, кроме сорочки и воротничка. Вынула запонки и спрятала, а сорочку и воротничок бросила в мешок для грязного белья. Интересно, что сказала бы Абигайль, увидев все эти действия, столь характерные для заботливых любящих жен? Абигайль никогда этим не занималась — она считала, что мужчин не следует портить чрезмерной опекой.

— К чему все это, Маргрета?

— Мне надо было кое-что проверить. Алек, ты стараешься разгадать, что произошло с Алеком Грэхемом? Теперь я знаю ответ.

— И что же?

— Он здесь. Ты и есть он.

Дар речи вернулся ко мне только через какое-то время.

— И основой для такого утверждения послужило лицезрение нескольких квадратных дюймов моей задницы? И что же ты там обнаружила, Маргрета? Красное родимое пятно, по которому обычно находят пропавших без вести наследников престола?

— Нет, Алек. Твой Южный Крест.

— Мой… что?

— Алек, ну пожалуйста! Я так надеюсь, что это поможет восстановить твою память! Я увидела его в ту первую ночь, когда мы… — она заколебалась, но потом посмотрела мне прямо в глаза, — когда мы занимались любовью. Ты зажег свет, а потом перевернулся на живот, чтобы посмотреть, который час. Вот тогда-то я и увидела эти родинки на правой ягодице. Я что-то сказала насчет рисунка, который они образуют, и мы немного пошутили на эту тему. Ты еще сказал, что это твой Южный Крест и он показывает, где у тебя верх, а где низ. — Маргрета слегка покраснела, но не отвела твердого взгляда от моих глаз. — И я показала тебе несколько своих родинок. Алек, мне ужасно жаль, что ты этого не помнишь, но, пожалуйста, верь мне. К тому времени мы уже так привыкли друг к другу, что вполне могли шутить на такие темы, и я нисколько не боялась показаться грубой или нескромной.

— Маргрета, я вообще не могу представить тебя нескромной или грубой, но ты придаешь слишком большое значение дурацкому рисунку, в который случайно сложились родинки. У меня их уйма, и я нисколько не удивляюсь тому, что некоторые из них, в том месте, где я их и вижу-то плохо, образуют что-то вроде креста… И даже тому, что и у Грэхема был похожий рисунок.

— Не похожий, а точно такой же!

— Ну… есть же лучшая возможность проверить. В столе лежит мой бумажник. Вернее, бумажник Грэхема. Там его водительское удостоверение. С отпечатком большого пальца. Я не сверял его, поскольку полностью уверен, что он — Грэхем, а я — Хергенсхаймер и что мы вовсе не один человек. Но мы это можем проверить. Достань бумажник, дорогая. Сверь сама. Я поставлю свой отпечаток на зеркале в ванной. Сравни их. И тогда ты увидишь сама.

— Алек, но я знаю точно. Это ты не веришь — вот и проверяй.

— Что ж…

Контрпредложение Маргреты показалось мне разумным, я согласился.

Я достал водительское удостоверение Грэхема, затем прижал большой палец к зеркалу в ванной, сначала потерев им нос, ибо на поверхности носа естественного жира, конечно, больше, чем на подушечке пальца. Оказалось, что отпечаток на зеркале плохо различим, поэтому я насыпал немного талька и сдунул его на стекло.

Стало еще хуже. Порошок, которым пользуются детективы, должно быть, куда более мелок, чем тальк для бритья. А может быть, я просто не умел с ним обращаться. Я сделал еще один отпечаток, на сей раз без талька, поглядел на оба, потом на свой правый большой палец, потом на отпечаток на удостоверении, затем попытался проверить, действительно ли на удостоверении помещен именно правый отпечаток. Мне показалось, что так оно и есть.

— Маргрета, будь добра, пойди сюда.

Она вошла в ванную.

— Погляди на это, — сказал я. — Посмотри на все четыре вещи — на мой большой палец и на эти три отпечатка. Главным элементом всех четырех являются дуги, но это, вообще-то говоря, характерно для половины отпечатков больших пальцев во всем мире. Готов поспорить на любую сумму, что и на твоих пальцах преобладает дуговой рисунок. Положа руку на сердце, можешь ли ты утверждать, что отпечаток на удостоверении сделан этим моим правым или даже левым пальцем? Те, кто брал отпечатки у Грэхема, могли ведь и ошибиться.