В конце 20-х чисел сентября, по телефону мы вернулись к обсуждению соловьёвской конференции, в которой оба участвовали. Мы восстановили такую картину. В первом заседании (23 сентября), говорят, выступал Кравец, всех напугал и сам испугался, и ретировался, избавившись от возмущенных вопросов. С. вспомнил, как развязалась полемика с «князьями церкви». Отец Валентин Асмус уверял, что антихриста Соловьёв писал с себя (старая история!): те же многознание, художественные способности и т.п. Вообще, говорил о нем с неприязнью (что зачастую сквозит у клерикально облеченных лиц по отношению к «вольнообязанным»). Тут ввязалась я, возражая предшествующему выступающему: Соловьёв действительно был многоодаренный человек, способный и к самопародированию, но что в данном случае версии отца Валентина мешает одна «небольшая закавыка», очевидная из текста «Трех разговоров»: антихрист всем хорош, только имени Христа не выносит, в то время как Соловьёв, напротив, без Христа ни шагу.

Но еще более несообразным задаче показалось выступление отца Александра Шаргунова, напоминавшее по стилистике инквизиторский суд, при очевидной разнице талантов: обличающего клирика и – обличаемого мыслителя. Мы присутствовали при попытке наложить печать на уста и на саму мыслительную способность, дарованную человеку Богом. Везде-то, согласно о. Александру, успел Соловьёв быть вредоносным еретиком. Начал он катить свой «ком обвинений» с того, что не так страшно прямое богоборчество, как тонкая подмена. Главный дефект Соловьёва, оказывается, – смешение тварного с нетварным, Софией. В подтверждение, в качестве христианского авторитета цитировал нашего «турецкого игумена» Леонтьева, не упоминая о том, что тот был на 90 процентов восторженным поклонником Соловьёва. Говорил о «нечистоте» Соловьёва (но кто же боролся с «нечистотой», если не Соловьёв!?). Был и перл, – хотя и не новый: «Соловьёв соблазнил не только православных, но и католиков». Был и итог: соловьёвская мысль – не главная в русской мысли. (А что же главное? Космизм?) «И вообще, кто ему дал право говорить от имени Церкви!?». Я позволила заметить отцу Александру: Соловьёв никогда не выступал от имени Церкви, при том, что много говорил о Церкви. Но главное, человеку отец Александр оставляет право мыслить, но до тех пор, пока дело не доходит до вопросов существенных. Он накладывает запрет на философию, на размышление человека, отнимает свободу совести, данную Богом, оставляет одну церковную теологию для церковных людей. Тут вступает Сережа, который еще раньше предложил мне переписываться, благо мы сидели рядом, и я прочитала выведенные церковнославянской вязью два слова: «учители уныния» и еще одно, более грозное. Его возражение касалось «эмоциональной» стороны – взгляда отца Александра на человеческое сердце. Начав с характерного для С. дипломатического реверанса («я не поправляю, а дополняю»), он вскоре «вошел в раж»: «Как же отец Александр представляет себе отношения между Спасителем и грешниками? Если грешник не способен любить, то приход Христа на землю бессмыслен». И тут символически и/или промыслительно вдруг в зале потух свет. Позже Сережа поделился со мной мучившим его вопросом: «Почему о. Александр состоит в “Обществе Соловьёва”? Я же не состою в обществе Горького, хотя, вероятно, отношусь к этому писателю лучше, чем о.А.Ш. к Соловьёву».

14 июня 1993

Звонил Сережа, он только что приехал из европейских весей, рассказал о выступлении на католическом коллоквиуме в Германии под руководством кардинала Пупара, который попросил его говорить о будущности христианства[18]. С., как он сказал, выступал «в духе Савонаролы». Начал с Новалиса: о христианстве и Европе. Констатировал, что сегодня «сексуальная революция» перешла из разрешительной стадии в террористическую. «В мире нынешнем надо бороться за право не быть сумасшедшим». Есть еще, правда, оазисы, которые хранит Бог. Но пустыня будет расти, и мы, христиане, должны к этому приготовиться, приготовить пути Богу. Согласился с тем, что было сказано в нашей с Ирой «Summa ideologiaе»: плюралистический релятивизм эксплуатирует чужой базис – правовой демократии – и долго на этом не продержится. Но Бог может изменить все в лучшую сторону. Кончили разговор так: «Пустыня или нет,– сказал Сережа,– но ведь мы будем бороться?!» –«Конечно! Несомненно!»

8 сентября

Сережа поздравляет с Днем ангела. «Я очень люблю этот день – День ангела также моей мамы, моей жены, праздник Владимирской Божьей Матери – покровительницы нашей семьи. Моя покровительница – икона Знаменья; покровительница Маши[19] – Иверская, потому что она родилась в этот же день; по Григорианскому календарю – это день Рождества Богородицы.

30 октября

«Кто такая эта твоя критикесса?»! – спросил Сережа, который натолкнулся на разносную статью «Наследие о.Павла Флоренского: А судьи кто?» в том же, 165-м, номере «Вестника РСХД», где были опубликованы два его стихотворения. И огорченно добавил: «Нет такого журнала, с которым можно было бы согласиться». И нам обоим трудно было представить, чтобы в этом особенном, христианском, любимом журнале могла появиться ждановщина. «Другое дело, – сказала я, – что в последнее время нет-нет, да и появятся в нем велеречивые благоглупости “с Востока”. Но ведь это понятно: как отказать? “Миллионы лет томилась душа, так поди же, душенька, погуляй”. “В каком-то смысле, – заметил С., – то, что эта дама написала о Флоренском еще комичнее. Я не знаю ни одного богослова, который пользовался бы такого рода адвокатами: так и представляешь ее, окруженную богословами…» Тут я вспомнила, как один из вырвавшихся на волю – погулять на страницах этого журнала, с какой-то обидой обличал меня, посмевшую в «Философской энциклопедии» проявлять независимость при тоталитарном режиме, рассуждая в тоне Фомы Аквинского. Сережа даже развеселился и вспомнил, как в каком-то давнем номере «Вестника» он «прочитал венок сонетов одного заключенного поэта из нашего архипелага, где тот с торжеством рисует картины восстания народов против России. Когда чуть ли не во время перехода улицы о. Иоанн Мейендорф спросил меня о моем впечатлении от этих стихов, я ответил, что человек, который просит, чтобы на его родную землю пришло кровопролитие и мечтает принять в этом участие, /страшен/, и я не знаю, как это можно печатать в христианском журнале».

Поговорили о критиках в свой адрес. Сережа сказал, что даже не читает их. «Одна знакомая звонила из Питера и сообщила, что меня назвали глупым. Я, может быть, глуп, ответил я, но не до такой же степени, чтобы волноваться о том, что обо мне пишут».

Россия и идеология

Интервью журналу «Демократический прегляд»

(Беседа с Ренатой Гальцевой)[20]

1998 г

Э. ДИМИТРОВ: Рената Александровна, в конце 60-х, на рубеже 60–70-х годов, тогда в бывшем Советском Союзе произошло событие, которое вышло за рамки допустимого, а по своим последствиям его трудно переоценить.