— Вы любите море, капитан?

— О да, я люблю его. Море — это все. Оно покрывает семь десятых земного шара. Его испарения свежи и живительны. В его огромной пустыне человек не чувствует себя одиноким, потому что все время ощущает дыхание жизни вокруг себя. В самом деле, ведь в море есть все три царства природы: минеральное, растительное и животное. Последнее насчитывает многочисленных представителей зоофитов[25], два класса членистоногих, пять классов моллюсков, три класса позвоночных, млекопитающих, пресмыкающихся и бесчисленное множество рыб. Этот огромный класс животных насчитывает свыше тринадцати тысяч разновидностей, из коих едва одна десятая часть живет в пресных водах. Море — обширный резервуар природы. Жизнь на земном шаре началась в море, и, кто знает, не в море ли она и окончится? В море — высшее спокойствие… Море не принадлежит деспотам. На его поверхности они еще могут сражаться, истреблять друг друга, повторять весь ужас жизни на суше. Но на глубине тридцати футов под водой их власть кончается. Ах, профессор, живите в глубине морен! Только здесь полная независимость, только здесь человек поистине свободен, только здесь его никто не может угнетать!

Капитан Немо внезапно оборвал свою горячую речь. Не раскаивался ли он, что изменил своей обычной сдержанности? Не испугался ли, что сказал лишнее?

В продолжение нескольких минут он взволнованно шагал по столовой. Затем, совладав со своими нервами, придав своему лицу обычное выражение холодной величавости, он обратился ко мне со следующими словами:

— А теперь, профессор, если вам угодно осмотреть «Наутилус», — я к вашим услугам.

Капитан Немо направился к дверям. Я последовал за ним. Двустворчатая дверь в глубине столовой распахнулась, и мы вошли в соседнюю комнату. Это была библиотека. По размерам она не уступала столовой. В высоких, до самого потолка, шкафах из палисандрового дерева с бронзовой отделкой хранилось множество книг в одинаковых переплетах. Шкафы тянулись вдоль всех стен комнаты. Широкие, обитые коричневой кожей диваны манили к отдыху. Легкие передвижные пюпитры-подставки для книг стояли возле диванов.

Середину комнаты занимал большой стол, заваленный грудой книг. Тут же лежало несколько выпусков старых газет.

Этот величественный зал освещался четырьмя электрическими полушариями, вделанными в потолок.

Я с восхищением осматривал это помещение, так комфортабельно и красиво обставленное.

— Капитан Немо, — сказал я, — вот книгохранилище, которым гордился бы любой из дворцов на континенте. Я просто потрясен при мысли, что эта чудесная библиотека сопровождает вас на дно океанов!

— А где же вы найдете более благоприятные условия для работы, профессор? — возразил капитан. — Разве ваш кабинет в Парижском музее дает вам такой ничем не возмутимый покой?

— Нет, конечно… Я должен признаться, что он выглядит очень бедным по сравнению с этим залом. У вас здесь не меньше шести-семи тысяч книг?

— Двенадцать тысяч, господин Аронакс. Это единственное, что связывает меня с землей. Но свет перестал существовать для меня в тот день, когда «Наутилус» в первый раз погрузился в воду. В этот день я купил последние книги, последние брошюры и последние выпуски газет. С тех пор для меня человечество перестало думать, перестало писать. Книги эти, профессор, в полном вашем распоряжении — пользуйтесь ими, когда и как вам угодно.

Поблагодарив капитана Немо, я подошел к библиотечным полкам. Я нашел там книги на всех языках по различным отраслям точных наук, по философии, по литературе.

Мне бросилось в глаза любопытное обстоятельство: все книги стояли в алфавитном порядке, независимо от того, на каком языке они написаны. Это свидетельствовало о том, что капитан Немо одинаково свободно владел всеми языками.

В библиотеке я увидел произведения старинных и современных авторов — все то лучшее, что создано человеческим гением и в области науки, и в художественной прозе, и в поэзии — от Гомера до Виктора Гюго, от Ксенофонта до Мишле, от Рабле до Жорж Занд. Но научные книги все-таки преобладали в этой библиотеке; книги по механике, баллистике[26], гидрологии[27], метеорологии, географии, геологии и т. д. занимали не меньше места, чем труды по естественной истории, которая, как я понял, являлась главным предметом научных занятий капитана Немо. На полках стояли: полный Гумбольдт, полный Араго, работы Фуко, Анри Сен Клер-Девиля, Шасля, Мильн-Эдвардса, Катрфажа, Тимдаля, Фарадея, Бертелло, аббата Секки, Петерманна, Мори, Агассица, «Ежегодники» Академий, бюллетени различных географических обществ и т. д., и тут же рядом, в этом почетном обществе, находились те два тома, которым, быть может, я был обязан гостеприимством капитана. Книга Жозефа Бертрана «Основы астрономии» позволила мне установить одну дату: я знал, что эта книга вышла в свет в середине 1865 года; следовательно, «Наутилус» был спущен на воду не раньше этого времени.

Итак, капитан Немо стал подводным странником не больше трех лет тому назад!

Я подумал, что, если удастся обнаружить более свежие книги, можно будет определить дату спуска подводного судна еще более точно. Но у меня впереди было достаточно времени для этих изысканий, а пока что мне не хотелось откладывать знакомство с чудесами «Наутилуса».

— Благодарю вас, капитан, за разрешение пользоваться вашей библиотекой. Это настоящая сокровищница науки, и я воспользуюсь ею.

— Эта комната служит не только библиотекой, но и курительной.

— Курительной? — вскричал я. — Разве на «Наутилусе» курят?

— Разумеется.

— В таком случае, капитан, я должен высказать предположение, что вы поддерживаете связь с Гаванной?

— Никакой, — ответил капитан Немо. — Вот попробуйте эту сигару, профессор, и хоть она и не гавайская, но, если вы знаток, она понравится вам.

Я взял сигару, по форме напоминавшую лучшие сорта гаванских, но более светлую, скрученную из золотистых листьев. Я раскурил сигару у светильника, стоявшего на изящной бронзовой подставке, и затянулся дымом с жадностью завзятого курильщика, лишенного табака в течение двух суток.

— Отличная сигара, но… значит, это не табак?

— Нет, — ответил капитан. — Это разновидность морских! водорослей, богатая никотином. Жалеете ли вы теперь о гаванских сигарах?

— С этой минуты я их презираю.

— В таком случае курите, сколько вам вздумается, не спрашивая о происхождении сигар. Никакая табачная монополия не взимала за них налога. Но ведь от этого они не стали хуже, не правда ли?