того, несомненно, приняли во внимание известность заключенной, – и из камеры ее перевели в тюремную больницу. Частично ее состояние обуславливалось синдромом отмены высоких доз валиума, тело, внезапно лишенное транквилизатора, восстало против всего: еды, сна, сосредоточенности. У нее появились сильная сыпь, понос, аритмия. Прежде чем вернуть ее в камеру из госпиталя, ее состояние надо было стабилизировать.

– Я не вернусь в камеру, – поклялась Патрисия. – Я убью себя.

Чернокожая Дарси с соседней кровати ухмыльнулась:

– Неужели? Как ты себе это представляешь, девочка?

– Я найду способ, – заявила Патрисия. – Как-нибудь я это сделаю. Мне все равно незачем жить.

– Дорогуша, каждый зачем-то живет, – сказала афроамериканка.

Пару дней спустя Дарси спросила:

– Ты Патти Коломбо?

– Да.

Снова усмешка.

– Держу пари, женщины в тюрьме оставили тебе достаточно пространства для ходьбы!

– Не поняла, что ты имеешь в виду?

– А то, что, держу пари, они не вставали на твоем пути, не хотели тебя беспокоить.

– Они подходили к моей камере и смотрели на меня, как на какую-то уродку, – сказала ей Патрисия.

Дарси удивилась.

– Неужели? И чем ты ответила, девочка?

Патрисия пожала плечами.

– Я просто пыталась их игнорировать.

– Неправильно, – покачав головой, решительно произнесла Дарси. – Милая, в ответ тебе нужно прямо смотреть им в глаза. Послушай, Патти, – она села на край кровати, – ты тут надолго, черт возьми, даже через шесть месяцев вряд ли пойдешь в суд. Ты не должна позволять этим тюремным сукам так тебя опускать, иначе, детка, не заметишь, как будешь им отлизывать, просто чтобы выжить. Теперь послушай, ты – тройная убийца, понимаешь? И неважно, мать твою, действительно ли ты виновна или нет, пока тебя не отпустят, ты – тройная убийца, точка. Значит, и вести себя ты должна соответственно. Если одна из этих сук на тебя уставится, уставься на нее в ответ. И веди себя так, как будто ты с легким прибабахом, ясно? Бормочи под нос, расхаживай взад и вперед или по кругу, точно едва сдерживаешься, чтобы не взорваться. Дыши тяжело, точно у тебя припадок. Сделай так, и твоя жизнь сильно упростится…

Дарси оказалась права.

Сразу по возвращении Патрисии из больницы наглая маленькая пуэрториканка сказала:

– Эй, посмотрите-ка, кто вернулся – Фея Динь-Динь из пригорода[6].

По коридору у камеры слонялось полдюжины женщин с одинаковым бандитским самодовольством.

Патрисия встала с койки и подошла к открытым настежь дверям камеры. Глядя на пуэрториканку, она тихо спросила:

– Что ты сказала?

– Я сказала, вернулась Фея Динь-Динь из пригорода, – повторила, улыбаясь и оглядываясь на других, девушка.

Патрисия, не мигая, уставилась на девушку своими большими карими глазами. Она шагнула из камеры.

– Что ты сказала? – спросила она снова, на этот раз даже тише.

– Я сказала… – голос пуэрториканки дрогнул, когда две стоявшие рядом с ней женщины внезапно ушли.

– Эй, вы куда, черт возьми? – спросила она.

– Скажи мне еще раз, что ты сказала, – повторила Патрисия. Она сжала губы, ноздри у нее раздулись. Ушли еще две женщины.

– Скажи мне еще раз, что ты сказала.

Она напоминала заевшую пластинку. Глаза у нее были широко открыты, и в них было видно бешенство.

Маленькая пуэрториканка быстро прикусила нижнюю губу и покачала головой.

– Ничего, я ничего не говорила.

Она тоже ушла.

Оставшаяся заключенная, еще одна пуэрториканка по имени Лета, долго изучала взглядом Патрисию, затем полезла в карман платья и вытащила шоколадный батончик.

– Хочешь половинку «Бэби Рут»? – спросила она.

– Черт, да! – сказала Патрисия. – Конфет я не ела даже не помню с каких пор. Заходи.

Лета вошла в камеру Патрисии, разломав пополам шоколадку.

Дарси недооценила продолжительность пребывания Патрисии в тюрьме округа Кук, отдел 3, женская секция. Она не предстанет перед судом за убийство ее семьи в течение года и трех дней после ареста. Это будет очень долгий год.

Родственники Патрисии – тети, дяди, двоюродные братья и сестры – полностью от нее отказались после того, как ее обвинили в убийствах. Как будто все считали ее виновной. По сообщениям газет, они были заняты тяжбами, связанными с завещанием, а также решали, а не подать ли иск о клевете из-за заявлений официальных лиц о предполагаемой причастности Фрэнка Коломбо к преступному синдикату Чикаго.

Не оставили Патрисию только крестная, тетя Джанет, вышедшая замуж и ставшая Джанет Морган, и ее приходской священник отец Уорд Моррисон, пастор церкви Королевы Святого Розария в Элк-Гроув-Виллидж. Тетя Джанет следила, чтобы у Патрисии всегда было пятнадцать или двадцать долларов на тюремном счету, а отец Моррисон совершал долгую поездку в город, чтобы навестить ее хотя бы раз в неделю.

Были назначены два общественных защитника представлять Патрисию на суде по делу об убийстве, многочисленные конференции адвокатов и другие юридические маневры требовали ее личного присутствия или внимания. Но это все отнимало совсем немного времени, и все остальные дни и ночи Патрисия сталкивалась с самыми изнурительными аспектами заключения: монотонностью, однообразием, отупляющей скукой, сеющей семена полной безнадежности. Чтобы не сойти с ума, Патрисия отчаянно искала способ душевного освобождения.

– Что это за «Институт женщин сегодня»? – спросила она однажды утром Лету. – У них есть здесь, в тюрьме, какие-нибудь занятия?

– Да, их ведут какие-то монахини, – сказала Лета. – Думаю, это уроки писательства или что-то в этом роде.

Патрисия решила это проверить. Когда собрался следующий класс «Института женщин сегодня», она пришла и встала в уголке общей комнаты, которую тюрьма выделила для этого мероприятия. Пока она там стояла, к ней подошла зрелая женщина в клетчатой куртке.

– Привет, малыш, – сказала женщина.

– Привет. – Патрисия пристально на нее посмотрела. – Вы монахиня?

– Да, но не надо меня за это винить.

Женщина протянула руку.

– Я сестра Маргарет Трэкслер. Тебя интересует семинар?

Патрисия пожала руку и ответила неопределенно:

– Возможно. Что все это значит?

– Это семинар по написанию дневников, – объяснила сестра Трэкслер. – Мы пытаемся показать участницам, как осознать свои страхи и другие чувства, записывая их в личный дневник, а затем анализируя написанное. Они могут либо поделиться этим с другими участницами, либо оставить все при себе – это дело каждой. Важно, что, излагая на бумаге, ты выкидываешь это из головы. Когда ты можешь взглянуть на свои проблемы на листе бумаги, они не так сложны.

Сестра Трэкслер слегка наклонила голову.

– Ты хочешь попробовать?

– То, что ты пишешь, не нужно никому показывать?

– Ни единой душе. Ты можешь записать, а потом сжечь, если захочешь. – Монахиня подмигнула. – Я даже принесу спички.

Патрисия на семинар записалась.

Проучившись в классе написания дневников несколько недель и наблюдая за сестрой Маргарет Трэкслер, Патрисия сказала одной из добровольных