Даже сейчас Элиза невольно поежилась, вспомнив, какую порку получила, когда они пришли домой. Тетя отказалась выслушать какие бы то ни было объяснения, уверенная, что она проделала это нарочно.

Нет, ей никогда не нравился Филипп Петтигру.

Подавив желание попросить Марча выпроводить нежеланного гостя, Элиза отложила книгу и поднялась.

– Благодарю, я приму своего кузена немедленно.

– Мне принести угощение? – осведомился мажордом.

– Да, полагаю, стоит принести. – Хотя ей совсем не хотелось, чтобы Петтигру задержался настолько, чтобы было время пить чай и есть пирожные. Но возможно, процедура разливания чая поможет ей немного успокоиться.

Расправив складки своего темно-фиолетового платья, она направилась в салон.

Петтигру обернулся, когда она вошла. Его черные прилизанные волосы были, на ее взгляд, слишком длинны, спускаясь ниже воротника. Элиза всегда считала, что «костлявый» – самое подходящее слово для его описания. Костлявый, сухой и мрачно серьезный, словно улыбка могла нанести непоправимый вред его лицу. Впрочем, даже улыбке едва ли было под силу хоть как-то улучшить его внешность, ибо с его крючковатым носом, впалыми щеками и длинной челюстью им вполне можно было детей пугать.

В сущности, насколько Элиза припоминала, он в свое время напугал до слез не одного малыша своей внушающей страх фигурой и угрюмым лицом. Элиза порадовалась, что Ной, Себастьян и Джорджиана сейчас, к счастью, наверху, в детской, иначе они непременно перепугались бы до слез.

Одетый во все черное – цвет, который кузен предпочитал даже до того, как умерла его мать, – он напоминал ей ворону. Ворону, питающуюся падалью и всегда готовую склевать мясо с костей. Чуть заметная дрожь пробежала у нее по коже, когда он приблизился, обнажив свои большие желтоватые зубы в некоем подобии улыбки.

– Кузина Элиза, как приятно тебя видеть. Прошло так много времени с тех пор, как мы виделись в последний раз.

Разве? Она сильно сомневалась в этом, поскольку последний раз они виделись при чтении завещания тети Дорис, и холодная ярость сочилась буквально из каждой его поры после того, как он узнал, что полностью лишен наследства.

Она вновь задалась вопросом, чего же он хочет от нее. Наверняка это не просто дружеский светский визит, хотя, возможно, она несправедливо резка в своей оценке. Быть может, его первоначальный гнев из-за завещания поостыл за прошедшие недели. Хотя бы из уважения к их родству она должна по крайней мере выслушать его, прежде чем осуждать.

Петтигру протянул руку для рукопожатия. Элиза заколебалась, отчаянно не желая прикасаться к нему. Дабы скрыть свое отвращение, она сделала вид, что не заметила протянутой руки, и прошла мимо него в глубь комнаты. Присев, она жестом указала на кресло напротив:

– Прошу, кузен, присаживайтесь.

Его рука опустилась. К ее облегчению, он ничего не сказал по этому поводу и сел на то место, которое она предложила.

– Как жаль, что герцога с герцогиней нет дома, чтобы принять вас, – сказала она, пробежав пальцем вдоль шва на юбке. – Они уехали незадолго до вашего прибытия. Отправились на прогулку в парк.

– Да, жаль, что я не угадал со временем, хотя, говоря по правде…

Раздался стук в дверь. Радуясь тому, что их прервали, Элиза наблюдала, как Марч вошел в комнату с чайным подносом в руках. Его появление удивило ее, поскольку она ждала, что он, как обычно, пришлет одну из служанок. Неужели он беспокоится о ней и решил лично выполнить поручение и убедиться, что с ней все в порядке? Подобная заботливость улучшила ей настроение, и широкая благодарная улыбка заиграла на лице девушки.

– О, как это мило! Благодарствую.

– Всегда к вашим услугам, мисс Элиза. – Пожилой мажордом опустил тяжелый поднос, поставив его так, чтобы ей легко было достать. – Еще что-нибудь желаете?

– Полагаю, это все.

– Пожалуйста, звоните не колеблясь, если вдруг вам понадобится что-то еще.

Она уловила выражение его глаз и слегка кивнула, что поняла.

– Конечно, Марч.

Когда он ушел, она занялась фарфоровыми чашками и блюдцами, красивыми серебряными ложками и вилками, моля, чтобы не испортить дело и не пролить чай мимо чашек.

– Сливки, сахар?

– Ни то ни другое. Я предпочитаю просто чай.

– А, конечно, теперь я вспомнила.

Как она могла забыть? Он воистину был самым аскетичным человеком из всех, кого она знала, презирающим земные блага даже больше, чем ее покойная тетя.

В свою чашку Элиза добавила большую ложку сахара и долила щедрую порцию сливок, наслаждаясь этим маленьким вызовом. Потом взяла чайник – при этом дрожь в руке была почти незаметной – и осторожно наполнила обе чашки. Передав кузену его чашку, она предложила ему на выбор пирожные и маленькие сандвичи.

Явно из вежливости он взял один треугольничек с огурцом и маслом и положил к себе на тарелку, затем сделал глоток чая. Был бы Кит здесь, он бы уже съел как минимум три сандвича и нагрузил еще с полдюжины к себе на тарелку, подумала Элиза, про себя улыбнувшись этой мысли. Жаль, что его нет здесь, чтобы забавлять ее своими проделками.

– Вижу, ты больше не в трауре.

Она вскинула голову, услышав эти слова Петтигру. С большим трудом ей удалось подавить в себе желание стушеваться.

– Да, верно. Период траура уже почти закончился, поэтому нет ничего зазорного в том, чтобы носить некоторые темные цвета, такие как этот фиолетовый.

На долгое неловкое мгновение он уставился на нее своими черными, глубоко посаженными глазами.

– Возможно, ты права. Изменившиеся обстоятельства явно пошли тебе на пользу. Я никогда не видел, чтобы ты так хорошо выглядела.

– Благодарю.

– Хотя сомневаюсь, что мама одобрила бы прическу. Она подняла руку и дотронулась пальцами до кончиков локонов.

– Скорее всего нет.

Он отставил свою чашку.

– Но в одном я совершенно уверен: она одобрила бы наше примирение.

– О, ну да, конечно.

– Более того, думаю, она бы хотела видеть нас соединенными.

– Гм-м?.. Что? – «Он сказал «соединенными»?»

– Я рад, что твоих друзей нет дома. Рад, что у нас есть возможность побыть наедине, чтобы я мог открыто сказать тебе о своих чувствах.

Каких чувствах? У Филиппа Петтигру нет чувств, по крайней мере таких, какие бывают у обычных людей.

– Я никогда раньше не говорил об этом из боязни задеть твою нежную душу, но ты всегда занимала в моей жизни особое место. Совершенно особое.

Элиза растерянно смотрела на него.

– Говорят, ты ищешь мужа, спутника жизни, так сказать. Тебе не нужно больше искать. Я знаю тебя, Элиза. Знаю, какой мужчина тебе нужен. Сильный защитник, чтобы вести тебя по жизни, помогать пройти по тернистому жизненному пути. Мужчина твердых убеждений, который удержит тебя от греха и который возьмет на себя разумное и справедливое ведение всех дел, чтобы твоя тонкая женская натура не стала причиной глупого расточительства твоих средств.