— У меня двое детей-подростков, муж, ипотека, куча счетов. Так что мои возможности весьма и весьма ограниченны.

— Тебе виднее. Дело в том, что у каждого из нас гораздо больше возможностей, чем мы готовы признать. Вот, например, я: всегда хотел жить в Париже, преподавать жутко трудную для понимания математику в пединституте, совершенствовать свой французский, закрутить роман с каким-нибудь чудесным французом, семье которого принадлежит один из замков Луары. Да, знаю, все это звучит слишком банально — красивые мечты математика-гея. А что вышло? Я сижу здесь, мне семьдесят лет, и все, что я себе позволил, — это одна неделя летом в Городе Света[12]с Эндрю (ему я не рассказывал про свою фантазию о французском любовнике). Разве я хоть раз провел там свой годовой академический отпуск или хотя бы трехмесячные летние каникулы? Отнюдь. И знаешь, что я думаю? Мне кажется, в глубине душе я все еще уверен, что не заслужил права жить в Париже. Ужасно, да? И Эндрю — я считал, что и его я не заслуживаю, когда мы познакомились, но, слава богу, он рассудил иначе — теперь настаивает, чтобы в следующем году, когда ему удастся взять отпуск, мы провели там полгода. Он уже подыскивает для нас квартиру. И я наконец-то тоже начал склоняться к этой мысли.

— Слава богу, — похвалила я, заметив, что тискаю на коленях салфетку.

— Да, но мне понадобилось пятьдесят лет взрослой жизни, чтобы наконец-то прийти к заключению, что я заслуживаю счастья. В связи с чем у меня напрашивается вопрос: когда ты начнешь думать, что заслуживаешь счастья?

— Я вполне счастлива, Арнольд.

— Ты напоминаешь мне своего отца. Он мог бы учиться в Гарварде, или Чикаго, или Стэнфорде, или любом другом престижном университете — он ведь во многом был лучше меня. И тебя, я знаю, приняли в Боуден, но ты выбрала Университет штата Мэн.

— Вы же знаете, почему я остановила свой выбор на нем. Там мне предложили полную стипендию. А здесь — только половину. Мне пришлось бы брать ссуду…

— Ссуду — в случае поступления на медицинский факультет — ты вернула бы через пять лет после получения диплома. Говоря это, я понимаю, что переступаю…

— Пожалуй, — согласилась я, думая: если бы вы знали, как часто за минувшие годы я корила себя за то свое юношеское неверное решение.

— Извини, — сказал Арнольд. — Я просто хочу, чтобы ты не повторяла моих ошибок…

— Боюсь, говорить об этом слишком поздно. Знаете, я все же предпочла бы сменить тему…

— Конечно-конечно.

Ужин мы доедали в напряженной атмосфере, беседа не клеилась, мы оба были настороже, омраченные неловким разговором, который только что произошел между нами. Потом мы сходили на концерт, но я не слышала ни ноты, поскольку все, что сказал мне Арнольд, крутилось у меня в голове. Тем более что он, к сожалению, был прав, прав во всем, и в том, что касалось денег, тоже. После концерта друг моего отца проводил меня до машины. Он был явно расстроен, шел опустив голову.

— Ты простишь глупого старика за безрассудную попытку дать тебе совет?

— Конечно. — Я слегка обняла его.

— Вот и хорошо, — тихо произнес он, понимая, что в наших отношениях произошел надлом. — Не пропадай, ладно?

— А вы не ищите повода, чтобы не поехать в Париж.

— Постараюсь.

Больше мы с Арнольдом не общались. Два месяца спустя однажды утром он проснулся с болью в груди — и меньше чем через полчаса скончался в результате окклюзии коронарной артерии. Такова жизнь. Сегодня ты на этой земле — живешь, работаешь, радуешься, печалишься. Потом, откуда ни возьмись, что-то возникает и кладет конец твоему существованию. И это всегда так страшно, такая внезапная смерть. Так несправедливо. И так ужасающе типично.

Брансуик. Граница, которую я редко пересекаю. Мой мир — тридцать миль от Дамрискотты до Брансуика.

И вот…

Портленд.

Наш единственный большой, в полном смысле этого слова, город в штате Мэн. Действующий порт. Центр деловой активности. Гастрономический рай. Будь мне двадцать пять лет и реши я начать жизнь в большом городе, но вдали от вводящих в стресс и переполненных амбициями мегаполисов, таких как Нью-Йорк, Лос-Анджелес или Чикаго, я бы наверняка в первую очередь подумала о Портленде. Бену особенно нравится то, что он называет «портлендские флюиды: урбанистская богема Мэна». Полагаю, думая о своем будущем, он воображает себя в складском помещении возле доков, где он живет просто, но имеет огромную просторную мастерскую и вполне преуспевает как художник, зарабатывая и на оплату своих счетов, и на финансирование своего творчества. «Я не хочу ехать ни в Нью-Йорк, ни в Берлин, — признался он мне недавно. — Просто хочу жить в Мэне и заниматься живописью». И поскольку это откровение прозвучало вскоре после того ужасного периода в его жизни, я не стала ему говорить, что, на мой взгляд, ему, как художнику, просто необходимо на несколько лет уехать из Мэна.

Однако если он поселится в Портленде… конечно, я только «за», хорошо, если он будет жить в часе езды от нас. И у меня будет повод наведываться сюда чаще, а мне следовало бы чаще бывать в этом городе. Ну и поскольку Дэн теперь снова начнет зарабатывать, может быть…

Нет, давай не думать ни о чем таком в эти выходные. На сорок восемь часов объявляю мораторий на любые мысли о семейных проблемах.

Что может быть проще…

Кеннебанкпорт. Летняя резиденция семьи Буш. Я голосовала за Буша-старшего, но поддержать младшего не смогла себя заставить. Он напоминал мне студентов из числа сынков богатых родителей, которых я всегда сторонилась в колледже, только он был еще богаче и мстительнее. Мне всегда нравился пляж Кеннебанкпорта — необычайно рельефный дикий участок Атлантического побережья, разительно контрастирующий с самим ухоженным городком — местом проживания состоятельной элиты. Когда-нибудь я хотела бы жить прямо у моря. Чтобы каждый день, просыпаясь, видеть перед собой водную ширь. И отдыхать душой, глядя на воду, что бы вокруг ни происходило.

Я глянула на часы. Надо же, как незаметно бежит время под музыку Моцарта, транслируемую по «Радио штата Мэн», — 36-ю симфонию, Линцскую. Ведущий программы рассказал, что в 1781 году, в понедельник, Моцарт вместе с женой появился на пороге дома графа Линцского. И последний, зная о привычке Моцарта залезать в долги, обещал заплатить ему кругленькую сумму, если композитор к пятнице напишет симфонию для придворного оркестра. За четыре дня написать и оркестровать симфонию! Да такую, которую исполняют спустя двести тридцать лет. Что такое гениальность? Помимо всего прочего, видимая легкость при создании великих творений? Есть в этом некая загадочность, ведь любое подлинно серьезное произведение искусства должно вызреть в голове автора, стать результатом напряженных мучительных усилий. Несмотря на помехи в радиоэфире, которые начались сразу же, едва я пересекла мост, соединявший Мэн с Нью-Гэмпширом, я продолжала с наслаждением слушать симфонию, покоренная ее глубоким лиризмом и мастерством Моцарта, умевшего выразить светлое и темное в одной музыкальной фразе.