Не то чтобы Майкл был испуган — страх вообще не был емусвойствен, так же как, впрочем, и самой Моне, — а скорее, взволнован,расстроен, потрясен происходящим. Судя по всему, он видел то же, что и Мона, ислышал ту же музыку. Приблизившись, Мона опустилась на кушетку рядом с ним. Онне шелохнулся, а лишь поднял на нее круглые от удивления глаза. Едва онаприльнула к его губам поцелуем и, притянув к себе, откинулась назад, накушетку, как свершилось неожиданное. Майкл оказался бессилен перед ее чарами ивсецело отдался во власть инстинкта, и тогда свершилось то, что должно былосвершиться. Она его покорила.

На мгновение он отпрянул назад, словно хотел еще разудостовериться в том, что рядом с ним действительно Мона. Его взор все еще былзатуманен лекарствами, хотя, если говорить откровенно, их действие было толькоей на руку. Не иначе как они помогли усыпить его благочестивую католическуюсовесть. Мона снова поцеловала его в губы, на этот раз немного поспешно инебрежно, одновременно просовывая руку ему между ног. Знак мужского достоинствабыл тверд как скала. Было бы странно, если бы Майкл оказался в состояниисопротивляться.

Она ощутила ответные объятия и услышала свойственный емужалобный вздох. Дескать, уже слишком поздно и он не властен ничего с собойсделать, разве что уступить искушению, уповая на то, что Господь простит емуэту слабость. Однако расслышать, что он на самом деле при этом пробормотал,Мона не сумела.

Под звуки вальса Мона буквально затащила его на себя и ещеглубже утонула в мягкой кушетке, от которой пахло пылью. Потом Майкл слегкаприподнялся, и она, вытянувшись, почувствовала, как его дрожащая рукаскользнула под ночную сорочку. Слегка приподняв подол, его пальцы нащупалиобнаженный девичий живот и бедро.

— Знаешь, а там еще кое-что есть, — промурлыкалаона, изо всех сил прижимая его к себе.

Опережая мысленный посыл, рука Майкла мягко и нежнопробиралась все дальше и дальше, все сильнее разжигая в Моне страсть ипостепенно отключая ее внутренний сигнал тревоги. Она почувствовала, как увлажнилисьс внутренней стороны ее бедра.

— Давай же, я больше не в силах ждать, — поспешнопробормотала она, чувствуя, как жар разливается по лицу. — Сделай мне этотподарок.

Возможно, ее слова прозвучали несколько диковато, но онабольше не могла изображать из себя маленькую девочку. Он вошел в нее, и телопронзила до боли приятная судорога, а когда он начал ритмично двигаться, она, вблаженстве откинув назад голову, слегка приоткрыла рот, из которого, казалось,был готов сорваться крик: «Да! Да! Да!»

— Твоя взяла, маленькая соблазнительница! —хриплым шепотом произнес Майкл.

Она отдавалась страсти алчно и неистово, скрипя зубами иедва сдерживая рвавшийся наружу стон. Невыносимо сладостное ощущение овладелообоими с такой невероятной силой, что противостоять ему не было никаких сил.

Наконец Мона в сладостной истоме повернулась на бок.Покрытая испариной и почти бездыханная, она походила на Офелию, которую толькочто нашли в усыпанной цветами реке. Вдруг в комнату ворвался жуткийпронзительный звук, который заставил ее открыть глаза.

Как будто кто-то резко сорвал иглу с пластинки на виктроле.Мона повернулась. Майкл тоже. Взгляд девушки выхватил маленький силуэт:Эухения, темнокожая служанка, с суровым видом стояла возле стола, недовольноскрестив руки и вызывающе вскинув вверх подбородок.

Виктрола тотчас исчезла, диванное покрывало стало вновьпарчовым, а тусклые свечи превратились в обыкновенные электрические лампочки.

Стол, возле которого стояла Эухения, тоже словно куда-товмиг испарился, и теперь она оказалась прямо напротив кушетки, на которой онизанимались любовью.

— Мистер Майк, скажите на милость, чем это вызанимаетесь с этим ребенком?!

Майкл был настолько выбит из колеи, расстроен, пристыжен,смущен, что, кажется, был готов провалиться сквозь землю. Тем не менее, собравсилу воли в кулак, он поспешно вскочил и принялся завязывать тесемки на пижаме,попеременно поглядывая то на Эухению, то на Мону.

Кажется, настало время показать, на что способны Мэйфейры,по крайней мере праправнучка Джулиена. Мона поднялась и, подойдя почти вплотнуюк дерзкой старухе, произнесла:

— Послушайте, Эухения. Вы дорожите работой в этом доме?Если да, то сейчас же возвращайтесь в свою комнату и поплотнее закройте засобой дверь.

На мгновение мрачное морщинистое лицо служанки застыло,искаженное гримасой оскорбленного достоинства, но под пристальным взглядом юнойособы вскоре смягчилось.

— Ну же, выполняйте приказание, — повторилаМона. — Вам не о чем беспокоиться. Мона всегда делает только то, чтохочет. И ничего дурного дяде Майклу не желает. Вы сами это прекрасно знаете. Атеперь ступайте.

Любопытно, что подействовало на прислугу больше: чары Моныили испытанное потрясение? Впрочем, какая разница? Так или иначе, она не нашлав себе силы вымолвить хоть слово в ответ. Мона владела силой ведьмы, а стараяженщина всего лишь ей подчинилась. Этой девушке повиновались все и всегда,однако она сама считала малодушием прибегать к подобным мерам воздействия налюдей. В данном же случае ничего другого ей не оставалось.

В нерешительности потупившись, Эухения наконец повернулась ипоспешила прочь, быстро семеня ногами по полу. Потом шуршание юбок донеслось слестницы. Походка у нее была какой-то странной, но на удивление проворной!

Майкл сидел на диване, сощурившись и вперив в Монупристальный взгляд. Выглядел он при этом неожиданно спокойным и, казалось,никак не мог взять в толк, что, собственно говоря, произошло. Внутреннеесмущение выдавало лишь легкое подергивание век.

— Господи Иисусе! Мона! — прошептал он.

— Это свершилось, дядя Майкл, — торжественнопровозгласила Мона и вдруг почувствовала, что голос ей изменил и она готовавот-вот упасть в обморок. — А сейчас позволь лечь рядом с тобой впостель, — уже совсем другим тоном добавила она, — потому что теперьмне и в самом деле страшно.

Они лежали в темноте на большой кровати. Мона разглядываласобранный в сборки атласный балдахин. Когда-то на него вот так же смотрелаМэри-Бет. Интересно, какой узор она предпочитала? Опьяненный лекарствами,обессилевший Майкл тихо сопел рядом. Дверь в комнату была заперта на замок.

— Спишь? — шепотом осведомилась она.

Ей ужасно хотелось расспросить его насчет видения. Но она неосмеливалась. В памяти остался образ большой гостиной, и Мона старалась егосохранить — словно драгоценный рисунок сепией. Ведь именно эти канделябры икресла она видела на старых картинах и фотографиях.