Глаза открывать не хотелось. Свет, такой яркий, что прожигал веки, казалось, насквозь, был повсюду. И она сама была светом. В голове гудели голоса. Сначала показалось, что это тени прошлой земной жизни ведут разговоры на повышенных тонах в ее воспоминаниях, но они становились все настойчивее, пока кто-то особенно настырный не начал орать ей прямо в ухо.

Чуть приподняв тяжелые веки, Робин огляделась по сторонам. Она была одна. Лежала на каменных полуразвалившихся ступенях, одна из которых упиралась в бок, передавливая все еще чуть розоватую кожу, не успевшую приобрести бледно-серый оттенок, который носили большинство жителей загробного мира. Пошевелив пальцами на руке, девушка почувствовала дикую боль в мышцах и застонала. Ее тело никогда не болело так сильно, когда было живым. Даже после того заплыва, когда она на спор согласилась по морю преодолеть расстояние в пару километров.

Голоса не смолкали. Даже понимая, что вокруг нее никого не было, не получалось до конца поверить, что это всего лишь галлюцинации. Игры загробного мира.

Закрыть глаза и постараться расслабиться – только это сейчас имело значение. Расслабиться… Как же этого иногда хотелось там, в земной жизни! И как редко по-настоящему удавалось это сделать, чтобы не чувствовать бесконечную агонию вины и не считать себя ничтожеством только за то, что сегодня разрешила себе ничего не делать. Совсем ничего.

Прошло несколько минут или часов. Несуществующее солнце все так же нещадно палило, но жара Робин не чувствовала. Только всепоглощающий свет. Только проклятые голоса, терзающие барабанные перепонки.

Лежать и расслабляться надоело. Знакомое чувство, преследовавшее ее каждые выходные, когда уже к трем часам дня тело разрывало от желания куда-то пойти и что-нибудь сделать. Тогда она натягивала любимый спортивный костюм, слишком обтягивающий фигуру, чтобы считаться повседневной одеждой, кроссовки на мягкой подошве, перекидывала через плечи рюкзак, в который влезала только бутылка воды, и уходила из дома. На автобусе до окраины, а там – пешком. Уложенная мягким покрытием специально для бега дорога сменялась побитым асфальтом, уступала место гравию, а через несколько километров и вовсе превращалась в узкую лесную тропу, усыпанную ярко-желтыми иголками лиственниц осенью или заросшую травой в жаркие летние дни. Должно быть, и зимой здесь было красиво: густые тяжелые лапы елей покрывались шапками снега, который блестел, переливаясь на солнце. И дорога казалась бесконечной, и жизнь, и тишина.

Тишина… Такая спасительная! Сейчас она была бы как нельзя кстати. Голова начинала пульсировать в такт разговорам, которых не было. Или были, но только в прошлой – земной – жизни.

Наконец, почувствовав в себе силы, Робин окончательно решилась, открыла глаза, предусмотрительно прикрыв их ладонью, и села на камнях.

Лестница казалось бесконечной. Внизу, метрах в двухстах, висел плотный туман, так что разглядеть что-то было невозможно.

Опять эти голоса. Призраки прошлого, перебивающие друг друга в попытке рассказать ей о накопившейся боли. Ее боли.

«Отойди! Ты все делаешь неправильно»

«Мне жаль, Бобби…»

«Роро, ты в порядке? Я просто хочу помочь»

«Ну что ты, давай, а?»

«Уйди. Не видишь, я занят?»

«Робин, эй, ты в порядке? Ты плохо выглядишь»

«Ты все себе придумала»

«Опять одна? Ты же писала «+1». Все ясно…»

«Я позвоню. Не завтра. Посмотрим»

«Тащи сюда свой тощий зад, мерзавка!»

На секунду подумалось, что было бы неплохо, окажись здесь, в этой глуши, рядом кто-то знакомый и близкий. С кем было бы не страшно и даже весело спускаться вниз, считая ступени и перебрасываясь нехитрыми фразами, которые обычно говорят лишь бы не молчать.

Спускаться было тяжело. Тяжело было даже решиться пойти вниз, как всегда, когда приходилось соглашаться на что-то меньшее, чем уже имеешь или готова иметь. Так Робин всего один раз согласилась на должность пониже из-за одной ей ведомых карьерных возможностей, которым не суждено было оправдаться. И так же выбрала квартиру чуть хуже той, что было и в мечтах, и в возможностях из-за банального нежелания подождать. И сейчас эта лестница, ведущая вниз, с каждой ступенькой отзывалась вибрацией во всем теле, становясь прообразом того, на что еще она готова пойти ради своей любви: умереть, спуститься в самый ад… Что еще?

Туман висел такой плотный, что казался застывшим в воздухе дождем, задумавшимся и не успевшим упасть на землю. Или просто уснувшим, уставшим от бесконечной необходимости обрушиваться кубарем на головы случайных прохожих, и без того холодные ступени, острую траву и кустарники, раскрывшие широкие листья, словно ладони, на встречу спасительной влаге. Погружаясь в туман, словно в холодную воду, Робин задержалась на минуту, когда на поверхности осталась только голова, и, набрав побольше воздуха в мертвые легкие, сделала еще шаг. Вниз. Навстречу неизвестности.

***

Спасительная пелена окутала ее, голоса смолкли. Расходясь в стороны и оживая от каждого ее движения, туман делал ее саму невесомой, как и капли, застывшие в воздухе.

Чем ниже, тем становилось темнее. Уже не было видно ни острой травы, ни разлапистых листов плотно растущего повсюду кустарника. Только каменные ступени, ведущие вниз.

Капли дождя, из которых был соткан туман, становились все холоднее, плотнее и, в конце концов, превратились в острые мелкие ледышки. Она покалывали кожу, царапали горло и застревали в легких. Робин чувствовала, что замерзает, что все медленнее движется кровь по венам. Она понимала, что это только ее воображение, интерпретация вездесущего разума, приученного к определенным законам, которые здесь не действовали. Но все равно было жутковато.

Спустившись еще на несколько десятков ступеней, девушка наконец оказалась на плоской ровной поверхности, представляющей собой гигантскую плиту, исчерченную непонятными символами и буквами. Некоторые казались знакомыми, другие больше походили на детские рисунки. Опустившись на корточки, Робин провела пальцами по выгравированным рисункам и огляделась по сторонам.

Сначала ничего не было видно. Но чем дольше всматривалась она в туман, тем яснее становилась картинка окружающего ее мира. Замерзшие в воздухе капли таяли и летели стремглав вниз, оставляя после себя лишь влажные темные пятна на каменной плите. Вокруг все тоже оживало и приходило в движение. Высокие деревья с тонкими стволами были больше похожи на голые столбы забора – так высоко топорщились ветки с мелкими листочками, чуть дрожавшими на внезапно поднявшемся ветру. Они шелестели, создавая давящий на уши гул, и осыпались, смешиваясь с темными лужами льющейся теперь целым потоком с неба воды.

Вернулись голоса. Теперь они не кричали – они шептали. Но этот шепот был подобен тому, как мыши прогрызают твои стены, превращая