На самом деле она очень хорошо перенесла беременность, расцвела, помолодела. Не осталось и следов от депрессии, потому что Альвина видела, с каким трепетом муж и тринадцатилетняя дочь ждут рождения малыша. Саша появился на свет в декабре. И счастье, казалось, вновь воцарилось в доме Морозовых, правда, на короткое время.

Мальчик родился крепеньким и здоровым, на редкость спокойным и с хорошим аппетитом. Альвина не отходила от него ни на минуту, и даже прилетевшей из Саратова матери не доверяла пеленать и купать малыша. В январе ударили небывалые даже для Сибири морозы, и внезапно у Альвины проснулись страхи потерять малыша от воспаления легких. Она на полном серьезе требовала у Виталия отправить их на зиму в заводской, расположенный в Сочи санаторий. А когда муж с трудом, но убедил ее, что долгий перелет опасен для здоровья грудного ребенка, несколько угомонилась, но заставила его нанять рабочих, которые принялась утеплять окна, двери, полы… Все чаще и чаще она стала впадать в истерику, и Виталий никак не мог понять, отчего это происходит? Ведь все домашние слова поперек не смели сказать, боясь, что состояние матери скажется на малыше.

Но вскоре причина нервозности прояснилась. В феврале на гастроли в краевой центр прибыл знаменитый московский театр со своими нашумевшими спектаклями и их постановщиком, главным режиссером Романом Тальниковым, тем самым первым мужем Альвины, от которого она сбежала в Сибирь.

Альвина узнала об этом из газет, но от мужа скрывала. И, вполне объяснимо, нервничала и переживала, потому что изначально поставила себе цель встретиться с Тальниковым, и решить вопрос о своем возвращении на большую сцену.

Результатом этой встречи и стало то гадкое и несправедливое письмо, которое превратило душу Морозова в пепел. Проще говоря, его жена опять сбежала, но на этот раз в Москву, прихватив с собой ребенка. Подлее и больнее удара нельзя было придумать. Конечно, остались друзья, которые успокаивали: «Перебесится баба и вернется!», но нашлись и такие, которые злорадствовали и распускали слухи один поганее другого. Морозов привычно старался не обращать на них внимания, но теща Зинаида Тимофеевна реагировала на сплетни однозначно, и два раза уже лежала в больнице с сердечными приступами и даже с подозрением на микроинсульт. Тем не менее, позицию заняла непримиримую: Альвина права, и только непонимание мужа, желавшего превратить ее в наседку, вынудило ее дорогую талантливую дочь покинуть семью.

Всякий раз, получив от Альвины сообщение, письменное или по телефону, Зинаида Тимофеевна пыталась донести до Виталия, насколько ее дочь теперь счастлива и успешна. Но Морозов очень тосковал о сыне, и соглашался выслушивать информацию о жизни бывшей жены только в той ее части, где разговор шел о Саше. В мае Альвина заявила, что подает на развод, а в конце июля позвонила мужу на его заводской телефон и скороговоркой сообщила, что в октябре на год уезжает вместе с Тальниковым в Америку, и осторожно справилась: не мог бы он, Виталий, забрать на это время сына к себе.

Морозов не поверил своему счастью. И даже позволил теще остаться в своем доме, чтобы присматривать за малышом, хотя в последнее время испытывал почти неодолимое желание оторвать ей голову или, по крайней мере, язык, с которого ежедневно слетали в его адрес обвинения, одно страшнее другого. Но ожидаемое в скором времени возвращение Саши на некоторое время примирило обе стороны. Мальчику срочно подыскали няньку, бывшую воспитательницу детского сада. Катя не находила себе места от нетерпения. Она страшно скучала по матери и брату, но после ее неожиданного отъезда заявила отцу, что в любом случае останется с ним. Правда, мать неожиданно забыла, что у нее есть старшая дочь, которую, наверно, следовало бы в первую очередь спросить об ее желании жить с тем или другим родителем. Но Морозов подозревал, что Роман Тальников не привык обременять себя детьми, поэтому вопрос о том, с кем оставаться Кате, отпал как бы сам по себе, и Альвиной ни разу не поднимался.

Виталий вздохнул, затушил окурок о дно пепельницы, поднялся из кресла и подошел к окну. Последние дни они были задернуты тяжелыми шторами. Но сейчас он отвел одну из них и посмотрел в сторону гор. Над ними клубились тяжелые тучи. Вот-вот выпадет первый снег, и окончательно скроет следы катастрофы. Поиски прекратят до весны…

Он сжал зубы и почти простонал про себя: «Альвина, Альвина! Что ты наделала?». Эта мысль не давала ему покоя с того мгновения, когда он узнал об исчезновении самолета, на котором бывшая жена летела вместе с Сашей. Прошло уже более двух недель. Ни сам самолет, ни видимых следов катастрофы так и не удалось обнаружить. В предполагаемом месте падения самолета бушевал невиданный для сентября лесной пожар. Надежда была на ливневые дожди. Наконец, выпали обильные осадки и потушили огонь, но пожар оставил после себя огромное пепелище и несколько тысяч гектаров практически непроходимого мертвого леса.

Морозов некоторое время с ненавистью смотрел на горы, потом перевел взгляд на фотографию Саши. Здесь ему только-только исполнилось девять месяцев. Это был крепкий и круглощекий малыш, с живыми веселыми глазенками. Но черная ленточка, перечеркнувшая уголок фотографии подтверждала, что у него был сын, но теперь его уже никогда не будет …

Виталий выругался. Сильный спазм сжал его горло, он закашлялся, а рука вновь потянулась к пачке сигарет.

В этот момент, как всегда без стука, вошла теща. Всю свою жизнь Зинаида Тимофеевна, выпускница монтажного техникума, ни дня не работавшая по специальности и преподававшая художественную вышивку на каких-то ускоренных курсах, считала, что все вокруг ей чего-то должны и многим обязаны. Сначала речь шла о муже, тихо скончавшемся от острой сердечной недостаточности на тридцатом году супружеской жизни, затем ее претензии перекинулись на дочь, а после ее отъезда в Москву, благополучно перекочевали на зятя.

Поджав тонкие губы, она обвела быстрым взглядом кабинет, полную окурков пепельницу на столе, неприбранную постель на диване, и вперила осуждающий взгляд в зятя.

— Почему не идешь завтракать? Сейчас подойдет машина. Слава уже звонил.

Слава был бессменным на протяжении десятка лет водителем Виталия, и без напоминаний Зинаиды Тимофеевны, Морозов знал, что машина за ним подойдет минута в минуту в семь тридцать утра. При виде бледного лица и тонких губ тещи, ее высокой костлявой фигуры у Виталия всякий раз поднималось в душе глухое раздражение. Но сегодня он неожиданно озвучил свое недовольство, тем самым, дав понять этому мерзкому созданию, вырядившемуся в брючный костюм погибшей дочери, что его терпение окончательно иссякло.

— Не превращайте меня в несмышленого младенца! — произнес он с расстановкой, не отводя взгляда от тещи. — Не стоит напоминать мне о вещах, о которых я знаю лучше вашего. Я не собираюсь завтракать дома, потому что мне осточертели ваши омлеты и овсянка. Позаботьтесь лучше о Кате. Не стоит забывать, что девочке требуется полноценная белковая пища, а не то, что полезно стареющему женскому организму.

Про стареющий женский организм слетело с языка непроизвольно, но теща побледнела до синевы на губах, и Виталий тут же покаялся, что опустился до столь мелочной мести.