Все это Элла вкратце рассказала Лещинскому. Он выслушал молча, открыл ей дверцу.

— Я все-таки буду тебе звонить иногда.

— Не нужно. И потом, ты же уезжаешь.

— Никуда я пока не уезжаю, просто буду работать в другом месте. Мы постепенно налаживаем отношения с ЮАР. Пока негласные. Если тебе что-то понадобится…

— Говорю же тебе, у меня все есть.

— Нет, не все. Ты же до сих пор печатаешь на машинке, так?

— Так.

— Я привезу тебе компьютер.

— Феликс, я сама себе куплю…

— У меня есть лишний. Зачем тебе тратиться? Я купил себе новый, но прежний в хорошем состоянии. Работай. Это небо и земля. Ты утроишь производительность.

— Хорошо, — покорно согласилась Элла.

— Не бойся, — горько усмехнулся он, словно прочитав ее мысли, — сам я не приду. Пришлю мастера. Он все привезет, установит и подключит.

Элла вышла из машины. Лещинский открыл перед ней дверь подъезда. Она скрылась внутри, не взглянув на него, не сказав ни слова.

На следующий день ей позвонил человек от Феликса Ксаверьевича, представился Владиком, и они с Эллой договорились о встрече. Владик оказался длинноволосым хиппи, впрочем, довольно добродушным. Он привез Элле компьютер с монитором и клавиатурой, игольчатый принтер, визжащий, как бормашина, и еще какое-то приспособление в виде плоской дощечки, к которой были прикреплены сразу четыре розетки. Четвертая предназначалась для настольной лампы («Чтоб далеко не тянуть», — загадочно объяснил Владик), остальные представляли собой компьютерные разъемы. Владик оперативно все подключил, загрузил, попутно давая пояснения, в которых Элла ничего не понимала. Его пальцы летали по клавишам, не давая ей что-либо разглядеть.

— Вот смотрите: я вам загрузил «Лексикон», «Ворд» и еще «Чирайтер» на всякий случай, хотя вряд ли вы в нем будете работать.

— Тогда зачем загружать? — робко спросила Элла.

Компьютерному человеку такая постановка вопроса показалась странной. Обилие опций было для него основой бытия.

— Ну вдруг, — ответил он. — Мало ли что? Вдруг вам понадобится?

Элла хотела сказать: «Нет, вряд ли», но промолчала.

— Можно работать в «Ворде́», — Владик профессионально ставил ударение на последней гласной, — а можно в «Лексиконе». «Лексикон» на первых порах кажется проще, но я бы вам советовал с самого начала освоить «Ворд». «Лексикон» — это наша примитивная разработка, от нее скоро все откажутся. Будущее за «Вордо́м». Я вам руководство оставлю. Если что — звоните. Вот телефон.

— Сколько я вам должна? — Элла потянулась за кошельком.

— Ничего, все уже оплачено, — улыбнулся косматый Владик неожиданно доброй и славной улыбкой.

Он ушел, а Элла села и попыталась разобраться в руководстве.

Компьютер она освоила довольно быстро и действительно, как говорил Лещинский, утроила производительность. Просидев дома год, Элла попросила продлить ей неоплачиваемый отпуск еще на два года. Администрация согласилась легко: университет сотрясала бесконечная реорганизация, зарплату, ставшую мизерной, не выплачивали. Можно было считать, что весь УДН находится в неоплачиваемом отпуске.

Элла гуляла с дочкой во дворе пятиэтажки и с ужасом наблюдала, как повторяются сцены из ее собственного детства: дети тянулись к хорошенькой смуглой девочке и хотели играть с ней, а вот взрослые хватали своих чад и прижимали поближе к юбкам, словно она была зачумленной.

Когда истекли и эти два года, Элла взяла с собой Юламей и вновь отправилась в университет. Ехала она увольняться. У нее не осталось законных предлогов не выходить на работу. И тут ей уже в который раз неслыханно повезло. Вернулся в Москву один из ее бывших учеников. Вернулся он дипломатом, советником посольства, и зашел проведать альма-матер. Он предложил Элле Абрамовне, своей любимой преподавательнице, устроить ее дочку в детский сад при УПДК — Управлении по обслуживанию дипломатического корпуса. Элла с радостью согласилась.

Трехлетняя Юламей пошла в садик, где играли и учились вместе самые разные дети, и никто не делал между ними различия. А Элла вернулась на работу в УДН.

События в стране между тем разворачивались стремительно. После трех бурных дней с танками на улицах и «Лебединым озером» в телевизоре Советский Союз как-то тихо и незаметно распался. Никого этот распад особенно не озаботил, потому что России грозил реальный голод. Острое ощущение опасности висело в воздухе. Начались перебои с хлебом. Вдруг в одночасье исчез табак. Элла ходила на работу мимо табачного киоска, возле которого, казалось, навечно застыла окаменелая очередь, и благодарила богов за то, что так и не пристрастилась к курению. Но ощущение было такое, будто кто-то из стоящих в очереди вот-вот бросится на нее. Просто так, от безысходности. Просто потому, что она идет мимо, беспечная и свободная, не терзаемая никотиновым голодом, а они стоят тут, в этой безнадежной очереди, и у всех нервы натянуты до предела.

Элла понимала, что это просто фантазия, что ничем табачная очередь ей не грозит, но были и другие опасности, вполне реальные. Общество «Память», фашиствующие молодежные группировки… Элла знала, что 20 апреля, в день рождения Гитлера, его молодые сторонники в стране, победившей фашизм, собирались на Пушкинской площади еще при Брежневе, но тогда это всячески замалчивалось. Теперь появились любберы, фаши, скинхеды… Они выступали совершенно открыто и никого не боялись.

Странное настало время. На телевидении вела передачи темнокожая красавица Елена Ханга. Появился темнокожий актер Григорий Сиятвинда, в футбольной команде «Спартак» забивал голы гениальный легионер-форвард — темнокожий бразилец Луис Робсон. Но в электричках и на улицах убивали таджиков, узбеков, армян. И эти убийства обычно квалифицировали как мелкое хулиганство, совершенное по бытовым мотивам, виновных отпускали, давали им условные сроки. А великий бразилец Робсон в одном интервью признался, что выходит подышать свежим воздухом только после наступления темноты.

Когда Юламей исполнилось четыре года, Элла отдала ее в одну из первых открывшихся в Москве школ китайской гимнастики ушу. Ей хотелось, чтобы дочка могла при случае постоять за себя. Природа наделила Юламей безупречным телосложением и удивительной грацией. До семи лет она росла спокойной, жизнерадостной, послушной девочкой, хотя иногда ей случалось проявлять упрямство. С малых лет она научилась свободно болтать на нескольких языках. В отличие от матери, охотно пила молоко. А потом она пошла в школу.

При всем желании Элла не могла отдать дочку в школу при УПДК. Она и сама понимала, что это было бы неправильно. Девочку надо было постепенно приучать к жизни в реальной стране, а не в теплице. Чуть ли не во дворе пятиэтажки, окруженной со всех сторон «сталинскими» и дореволюционными домами, стояла школа. Привилегированная школа с углубленным изучением английского языка, школа для детей из «сталинских» и дореволюционных домов. Элла отвела в эту школу свою дочку, соблазнившись главным образом ее близостью к дому. Позже она проклинала себя и готова была рвать на себе волосы, хотя и понимала, что в любой другой школе могло произойти то же самое.