— Почему? — удивляется Люська.

— Я самая некрасивая, самая неинтересная, самая скучная, глупая, плохая… Я…

— Да что это с вами?

Залесская всхлипывает:

— Как жаль, что я не воспользовалась случаем и не научилась у вас готовить! Как жаль! А это действительно просто?

— Что?

— Пицца?

— Конечно. Надо только приготовить дрожжевое тесто. Вообще-то можно и пресное, с добавлением разрыхлителя, но я люблю именно дрожжевое, настоящее.

— А как? Как его делают? Дрожжевое?

— Сначала надо приготовить опару. Берете стакан молока, чуть подогреваете…

— Ой, погодите, я запишу! — Залесская из одного бездонного кармана выхватывает ручку и блокнот.

— Я вам сама потом запишу.

— Потом… Да… Но потом меня не будет…

— Да перестаньте вы!

— Нет, я… Это ужасно!

— Пицца сгорит!

— Ай! — Обе кидаются к печке, лампочка уже давно подает сигнал: готово!

— Но пока все соберутся, она остынет! — отчаянно говорит Залесская и снова начинает всхлипывать. Люська в растерянности:

— Да что случилось?!

— Ничего… ничего не будет… Ничего не получится… Моя мечта… моя книга…

— Ну почему, почему вы решили, что самый низкий рейтинг у вас?

— У меня. Я так ничего и не смогла. Хотела сказать так много… много интересного. Почему? Почему не получилось? Господи, неужели же я глупа? Я глупа! Ведь у меня же больше ничего нет! Только надежда на то, что я делаю что-то очень важное и нужное… Ничего. Ни семьи, ни детей… Только надежда.

— Ничего, не надо так переживать: поедят и холодную! — утешает ее Люська.

В кухне появляется Серафима Евгеньевна:

— Что случилось?

— Карты у вас с собой? — кидается к ней Люська.

— Да, конечно. А что…

— Пойдите погадайте Марии… э-э-э… Черт, забыла!

— Мих… Михайловне, — всхлипывает писательница.

— И смотрите, чтобы никаких пиковых тузов! — грозно предупреждает Люська пожилую актрису.

— Но как же? Это же карты? — растерянно бормочет Ирисова.

Люська начинает сама командовать на кухне. Люба, повернувшись к Стасу, говорит:

— Да у нее самая настоящая истерика!

— У Люськи?

— У Залесской! Ты что, не видишь?

— Ну и что?

— Как мог попасть в «Игру» человек с явными отклонениями в психике? Неизвестно еще, что за лекарства она пьет! У нее же явно признаки перманентной депрессии.

— Да? А я вот этого не замечаю. По-моему, ничего особенного. Человек как человек, — пожимает плечами Стас. — Ну, всплакнула немножко. Все вы бабы такие.

— Но…

— Не мешай смотреть.

…Они уже дружно носят тарелки в гостиную. Кроме Серафимы Евгеньевны, которая, надо заметить, немного ленива и сейчас пользуется случаем: раскидывает карты перед Залесской и не помогает остальным накрывать на стол:

— Милочка, у вас в голове сплошные проблемы! И в ногах тоже.

— Как это в ногах? — кисло спрашивает Залесская.

— Я имею в виду те карты, что лежат внизу, под дамой червей. Да, я решила, что вы — дама червей. Потому что треф — это замужняя, а бубен — девушка незамужняя, но юная. Можно было бы взять даму пик, но… Простите, волосы у вас крашеные?

— Что? О-о-о! Волосы! — берется рукой за горло Залесская, словно хочет себя удушить.

— Милочка, я, право, не хотела. Если это для вас так болезненно… Так вернемся к тому, что у нас в ногах. Так… Семерка треф, десятка пик. Вообще-то это означает больную постель.

— Серафима Евгеньевна, я же просила! — возмущается Люська, появляясь в гостиной.

— Но что ж я тут могу поделать? — разводит руками Ирисова. — Это же карты! Может, на сердце другое? Ах!

— Что такое?! — испуганно вскрикивает Залесская.

— И тут сплошные трефы! Это, милочка, слезы.

Писательница безмолвно открывает рот, словно рыба, вынутая из воды. В гостиной в это время появляется Виолетта, как всегда последней. Увидев Залесскую на диване, не выдерживает и вставляет шпильку:

— Я тоже могу так дежурить! Завтра приду — и, вместо того чтобы готовить, рассядусь в гостиной! На диване!

— Ты что, не видишь: человеку плохо! — возмущается Зося.

— Ха! Плохо! Она же притворяется!

— Нет, это просто невыносимо! — вскакивает с дивана Залесская. — Все против меня!

— Вы не правы: все против всех, — очень тихо поправляет ее Алексей Градов.

— Вы все меня ненавидите! — не обращая на его слова внимания, восклицает писательница. — Вы все! Но у меня и так самый низкий рейтинг!

— С чего это вы взяли?! — все хором.

— Я чувствую! У нас, людей искусства, повышенная чувствительность! А вы все толстокожие бегемоты.

— Милочка, успокойтесь, — обращается к Залесской Серафима Евгеньевна. — Право, не стоит так волноваться. Мы сейчас посадим рядом с вами приятного молодого человека. Нет, Леша, вы к Зосеньке садитесь. Артем Арсеньевич, будьте так любезны.

— Да-да. С удовольствием. — Вот инженер Суворов о своем низком рейтинге ничего не подозревает. Послушно садится рядом с Залесской, интересуется: — Ужин вы сегодня готовили?

— Что?! И к ужину какие-то претензии?! — Залесская снова хватается правой рукой за горло.

— Да я просто так спросил!

Все молча начинают накладывать себе в тарелки пиццу. Стук вилок и ножей, долгая пауза, потом Кучеренко замечает:

— А все-таки когда вы, Люсенька, дежурите по кухне, это просто праздник души.

— Это для тех, у кого все радости жизни остались только в ощущениях собственного желудка! — тут же вклинивается Виолетта.

— На что это вы намекаете, девушка? — прищуривается пенсионер.

— На то самое. Не переживайте: не у вас одного здесь климакс!

— Вот дура! — громко ахает Люська. Зося осуждающе качает головой, Серафима Евгеньевна раздувает ноздри тонкого аристократического носика. Мария Залесская бледнеет и громко стонет:

— Нет! Я не могу так больше! Не могу!

И начинает рыться в бездонных карманах.

— Правильно: выпей порошочек, — кривит губы Виолетта.

Это уже слишком! Люба слышит, как соседнее кресло громко скрипит. «Да это просто стерва!» — слышится оттуда. Похоже, Стас вспомнил бывшую жену. Виолетта сейчас просто обязана упасть в рейтинге на самую нижнюю строчку. Лучше уж пусть в «Игре» останется скучный инженер Суворов.