Это ж как бывает. Ловят в Африке обезьянку на горсть риса. Кладут в выдолбленную тыкву и привязывают, а обезьянка хватает — и все, лапу потом разжать не может. Вот так и он схватил, а отыграть назад уже не мог. Настя. Добрались бы до нее.

Он заплатил тогда страшную цену за свой дурацкий прокол. И чтобы отвести удар от жены, ему пришлось рвать по живому. А потом больше пяти лет стальных тисков. Постоянно контролировать себя, огребать и огребать по полной. И улыбаться, он же циничная сволочь!

Выжидать. Следить только издали за женщиной, которую ты видишь во сне и просыпаешься на скомканных простынях с каменным стояком. Знать, что она твоя жена, а ты приблизиться к ней не можешь. Сходить с ума от ревности.

Вот она, плата, мать его!

Больше пяти лет усилий.

Говорят, что конец дела лучше его начала, и хорошо смеется тот, кто смеется последним. Сейчас он был на финишной прямой. Но предстоял опасный раунд, и с ним Настя. Поэтому никаких проколов, он должен был предусмотреть все.

***

Дорога петляла среди леса, сплошные серпантины, утомительно. Но вот они выбрались на ровное место, где была автомобильная заправка. Там Виктор остановился.

— Пройтись не хочешь? — спросил.

На этот раз Настя согласилась. Он взял им обоим кофе и предложил прогуляться немного по воздуху, размять ноги. Она была рядом, а ему опять казалось, что между ними колючая стена. Но ничего, пусть все закончится, он знал, что потом через эту стену пробьется. Любой ценой, чего бы ему это ни стоило.

Сейчас он отвел ее в сторону.

***

Пока ехали, Настя думала о многом.

Она никогда не заглядывала дальше того, что ей показывали. Не от глупости или душевной черствости, а потому что ей казалось естественным — уважать чужие границы. Каждый имеет право на личные секреты. На то они и личные.

Но сейчас эти чужие личные секреты переворачивали ее жизнь.

Черт побери, неважно ей было, что Виктор хотел как лучше, что он, по его словам, защищал ее. Он сердце ей выжег, когда вот так холодно и цинично бросил в лицо: «Нет никаких нас. Ты мне никто, поняла?». Поняла ли она? Поняла. Все эти годы жила как полумертвая, с надорванной душой.

А теперь он является, и…

Она сама взялась за это дело. Могла бы отказаться и больше никогда Виктора Терских не увидеть. Вот тут ей стоило бы мрачно усмехнуться. Виктор везде бы ее достал. Если он хотел чего-то, он этого добивался. Не так уж плохо она знала своего бывшего мужа.

Однако какой затейник… Сделать ей новое имя и положить на это имя огромные деньги. Настя не знала, злиться ей или смеяться над ситуацией. Это же до какой степени надо считать себя вправе распоряжаться чужой судьбой. И она это ему позволяла. Хотелось тряхнуть головой, сжать кулаки и заорать на него. Манипулятор чертов! Циничный пользователь.

Но.

Такое маленькое, но важное обстоятельство.

Больше пяти лет прошло, а он даже не попытался эти деньги снять. Можно бы сказать, он хочет охмурить ее, чтобы потом до этих денег добраться. Но. Зачем было показывать ей их сейчас? Да и не верила она, что Виктор не мог. Такой, как он? Да если бы захотел, он бы выцарапал бабки у самого черта.

А вместо этого он влез в этот непонятный брак и последующий еще более непонятный развод.

И вот тут все накладывалось.

Раньше Насте казалось, что ей ясны все роли и мотивы. Теперь она уже ничего не знала. А последнее, что он сказал? «Будь предельно осторожна. Телефонные звонки, сообщения — ты ничем не должна выдать себя. Поняла? При личной встрече — особенно».

Что это значит? Почему при личной встрече особенно?

И звонок Борщевского.

…дело на контроле, и я всегда готов помочь вам и проконсультировать.

Соблазнительно было связаться с шефом, посоветоваться, попросить помощи. Но интуиция подсказывала, что делать этого нельзя ни в коем случае. Оставалось только разбираться самой.

Сейчас они были у заправки где-то на лесной дороге. Телефонов при ней нет, можно говорить свободно. Она переложила в руке бумажный стакан с кофе и спросила:

— Скажи, почему вообще Степанов вписался за тебя?

Виктор взглянул на нее искоса.

— Согласись, нельзя просто так взять и выложить огромные деньги за кого-то с улицы. Это еще можно было бы понять, если за сына или близкого родственника…

И тут он невесело рассмеялся, откидывая назад голову.

— Хорошее предположение. Почти верное.

— Что? — обомлела она.

А Виктор продолжил, глядя на нее в упор:

— Мы с твоим шефом были давно и хорошо знакомы. А тот, кому я… в общем, условно говоря, кому я был должен, — его близкий родственник. Это его брат.

Настя невольно сглотнула и проговорила:

— У Михаила Аркадьевича не было братьев…

— Ошибаешься, — Виктор резко перебил ее. — У него есть брат. Единокровный, намного младше его по возрасту. Крайне опасный тип.

Отвернулся и добавил:

— Он сейчас опекун Ингеборги.

***

Вот это была новость!

А ведь Настя же предполагала, что это может быть близкий родственник. Но тогда… Это же ужасно. Такая мысль сразу пришла ей в голову — в этом случае опекун недееспособного может наследовать. Закон не запрещает. А если все так и обстоит, то она бы ломаного гроша не дала за жизнь девушки. Как Михаил Аркадьевич мог пойти на такое? Он что, не понимал, какой опасности подвергает дочь? Да быть того не могло!

Она постаралась успокоиться.

— Хорошо, — кивнула. — А ты здесь с какого боку? Зачем Степанову этот брак вообще был нужен?!

А Виктор криво усмехнулся:

— Твой шеф не просто так выкупил меня. Я должен был защитить его дочь.

— От кого? — едва слышно ахнула она.

Он просто смотрел на нее и молчал.

Потом сказал:

— Если хочешь, вернемся. Сейчас еще не поздно, ты можешь отказаться от дела. Я справлюсь. Тебя ничего не коснется.

Все разом перевернулось с ног на голову, и смысл фраз теперь воспринимался иначе. Все воспринималось иначе! Все эти видимые странности там, на курорте. И брачный договор, в котором заранее оговаривался развод. Огромные отступные…

И да, черт побери, Михаил Аркадьевич защищал дочь. А теперь Настя еще уверилась окончательно, что он защитил и ее. Как ни странно звучит, но он обезопасил ее, поручив ей заниматься этим делом. Официальный статус. Хочешь спрятать так, чтобы не нашли, — положи на видное место? Это именно то.

— Нет уж, — сказала