всех за хвосты, поотрывает уши и глаза, переломает шарниры рук и ног и запрячет инструмент мастера, но себе так ничего и не выберет, впрочем, равно как и голодному нищенке оказаться в кухне: перекусает, понадгрызает, обслюнявит все подряд, перебьет в суету посуду и рухнет, в итоге заворот кишок, но голодный. И тому и другому надобно подсказать, ткнуть пальцем, задать направление и, увы, но пока ограничить, попридержать за рукав, дабы избежать вышеописанных разрушений. Бог и кумир, как понятия, сольются, но позже, вот для чего и сделана эта запись на скрижали.

Арбуз, наплевав на меры предосторожности, отлепился от таза и захлопал в ладоши, но вдруг опомнился и приглушенно сказал:

— Предлагаю дискутировать шепотом, у Ватикана уши повсюду.

— Даже здесь, посреди моря? — Долговязый с подозрением посмотрел на спутника.

— Обычная селедка, мой дорогой и беспечный друг, прекрасно слышит. — Арбуз театрально закатил глаза. — Правда, только ультразвук, но, как известно, есть вещи, брат Горацио, на свете…

— Ну, шепотом так шепотом, — не стал возражать Долговязый, длинные конечности которого начали затекать, и он поторопил оппонента: — Следующая заповедь, профессор.

— Не поминай всуе, — почти беззвучно пошевелил губами Арбуз. — Зачем оберегать столь рьяно, что закрепить это законом, Имя Бога от произнесения его всякий раз, когда получится, но не когда надобно или возможно? Не становится ли сам Бог при упоминании имени Его только значительнее, и чем чаще произносится оно, тем сильнее носитель? Произнеси во мраке «свет» — и гримасу страха сменит улыбка надежды, а смелое утверждение в дождливый день, что рано или поздно пробьется из-за туч солнце, и впрямь осветляет унылый пейзаж за окном чувством грядущего прекращения низвержения вод с небес. Чем чаще «Бог» на устах, тем более Его в мыслях, вот мое мнение и запрещение сие оттого не приемлю, прости Господи.

Хоть набирающий силу ветер и мешал Долговязому слушать собеседника, тем не менее суть обвинений он уловил прекрасно.

— И здесь все логично. Третья заповедь поддерживает две первых, как цирковой силач на своих плечах более легких, но вертлявых клоунов.

— Сравнение — не очень, — поморщился Арбуз.

— Очень даже, — уверенно возразил Долговязый. — Первые заповеди на самом деле в клоунских колпаках: все религии твердят о величии Создателя, Его многогранности, многорукости (вспомни Шиву), Его всепроникаемости, всеприсутствии, и тут же, без зазрения совести, выделяют Его в отдельную фигуру, заявляя на белом глазу о любви к ближнему, как к самому себе, ибо все мы есть одно, а именно Господь Бог. Не так ли переменчивы эскапады клоуна — то хохочущего без удержу, то пускающего струи фальшивых слез, буквально ведрами?

— Положим, я захочу согласиться с тобой, — Арбуз смешно почмокал солеными от морских брызг губами, — но в чем тогда заключена «могучесть и широкие плечи» третьей заповеди, в чем благо ее «обмана»?

— Как раз в том, — Долговязый слегка приподнял затекший зад, — что забирает у Человека право (или желание) чрезмерного поминания имени Всевышнего, а значит, и излишних раздумываний на Его счет, ведь за словом следует деяние. Не поминай шута, он и не появится.

— Надеюсь, ты не о Боге сейчас, — выкатил глаза из орбит Арбуз.

— Именно о Нем, — неожиданно согласился Долговязый, — только не о том, что прячется от Человека (его сознания) за законами, канонами, художественными и литературными образами, о запрещенном заповедями, а об Истинном.

— Уже потянуло дымком от ног, — затрясся от беззвучного смеха Арбуз. — Сожгут, ей-богу, сожгут. Мы точно договоримся до гнева церкви.

Долговязый указал пальцем на неотвратимо чернеющее небо.

— До гнева Божьего непременно. Давай-ка, милый фрондер, разворачиваться к берегу, я буду грести, а ты молись.

— Молитва — тоже плацебо, — хохотнул Арбуз, видимо, не осознавая надвигающейся опасности. — Думаешь, поможет?

— Да, — уверенно кивнул Долговязый. — Особенно когда вместо весел ладони. Не хочешь молиться, переходи к следующей заповеди.

— С радостью! — воскликнул Арбуз, опустив в воду и свои руки, помогать другу. — День субботний. А вот здесь безобразие полное. Убеждать наивную человеческую душу в шестидневности сотворения Мира и на этом смехотворном основании заставлять прославлять один из дней календаря, присущего отдельно взятой планете в силу ее физических параметров и ближайшей к ней звезды. Вместо того чтобы посвящать себя Богу, Его деяниям, их величию и поиску собственного места подле трона Его когда пожелается, человеку оставляют определенное время, видимо, предлагая индульгенцию за грехи и бесчинства во все остальные дни, да, извини, забыл еще о заботах о хлебе насущном с перерывами на обед и сон. Моисею, думаю я, следовало бы первой стереть эту строку, если, конечно, тебе удастся разубедить меня.

Долговязый довольно ухмыльнулся:

— Моисею следовало бы в первую очередь прочесть ее своему народу, а не колошматить во гневе первую редакцию скрижалей, дабы не пыхтеть потом снова на вершину Синая.

— Интересно, очень интересно, отчего же, по твоему мнению, так велико значение этого «миража»? — Арбуз наморщил гладкий лоб, и на нем едва-едва наметилась мелкая складочка.

— Позволь думать о Божьем промысле когда заблагорассудится, позабудут о хлебе насущном, перестанут рожать детей, строить жилища и чистить зубы, разбредутся по кабакам и сектам, получит тогда Создатель обратный эффект — при наличии свобод никакого познания себя. День субботний — это маяк, путеводная звезда, — нравоучительно закончил тираду Долговязый.

— А мне больше напоминает морковку для ослика. — Арбуз изобразил, что пялится на что-то перед глазами и хватает воздух ртом.

— Так и есть, — рассмеялся, глядя на представление товарища, Долговязый. — Морковка весьма сладкая, то есть эффективная, эта заповедь погружает человека в определенный цикл.

— Да мы проживаем сплошными циклами! — воскликнул Арбуз. — День и ночь, например, куда погружаться-то еще.

— Ты сейчас назвал цикл физического тела. — Долговязый проморгал от брызг глаза. — Душа разговаривает с Богом, пока тело отдыхает.

— Лунные фазы? — Арбуз внимательно посмотрел на друга, не перестающего грести.

— Цикл эмоционального тела, душа разговаривает с Богом, пока соответствующее тело обретает баланс.

— Весьма эмоционально воет на луну, — пошутил Арбуз. — Хорошо, времена года?

Долговязый не задумываясь ответил:

— Цикл эфирного тела, душа разговаривает с Богом, пока эфирное тело увядает, расцветает, плодоносит или «умирает».

— Принято, — воскликнул Арбуз, пытаясь перекричать вопль ветра, шквалом налетевшего на утлое суденышко. — Ну а день субботний, что за цикл?

— Цикл ментального тела, — Долговязому также пришлось повысить голос, — то, что ближе всего человеку, пребывающему в физической оболочке. Душа разговаривает с Богом, потому что… так заповедано, в определенное время.

— Железный аргумент, — торжественно произнес Арбуз, также не переставая работать обеими руками. Сверкающие в грозовом небе молнии приближались к несчастным путешественникам с невообразимой быстротой.

— Тем более в субботу, — буркнул под нос Долговязый, стараясь грести в