С первых минут ареста Атеа держался как лицо, облеченное высшей властью. Он без колебаний опустился на деревянный стул, как европейский король опустился бы на трон, и с величайшим снисхождением задал Тайлю вопрос:

— Так какой закон я нарушил?

— Закон, который гласит: не строй из себя слишком много, — ответил капитан. — Ты посягнул на честь белой девушки, причем вопреки воле ее отца.

— Но не вопреки ее воле. И почему вы считаете возможным указывать, что мне делать?

— Потому что ты французский подданный.

— Это не ваши острова. Не вы, а я правитель одного из них. Так что у меня есть основания считать вас своим подданным.

Морис Тайль не ожидал такой наглости. Он не знал, что сказать, тем более он чувствовал себя неуверенно в чужом кабинете, кабинете настоящего начальника гарнизона.

Помещение имело мрачный и запущенный вид. Кроме того, здесь было жарко, как в печи; под потолком на разные лады звенели мухи. Стол был завален бумагами, на стене висели барометр, картина с изображением парусника и карта той окраины земли, куда Мориса Тайля занесла судьба. На этой карте виднелись обширные пробелы.

— У тебя будет время подумать, кто такой ты, а кто я. Я отправляю тебя в тюрьму.

Атеа встал со стула.

— Вы не имеете права!

— Еще как имею, — ответил капитан, хотя и не был полностью уверен в этом.

Морису Тайлю было в диковинку видеть перед собой туземца, пусть и не вполне правильно, но довольно сносно говорящего по-французски, отнюдь не наивного и поразительно уверенного в себе. Для капитана, как и для большинства людей, мир дикарей и мир цивилизованных людей были двумя полюсами, противостоящими друг другу во всех отношениях. Он не разделял миссионерских позиций и считал, что для всех будет лучше, если дикари так и останутся дикарями.

Его глубоко оскорбляло и страшно раздражало поведение Атеа, посмевшего дотронуться до белой женщины. Он соглашался видеть в нем самое большее — красивое животное, однако чувствовал, что под обликом варвара скрывается непомерное честолюбие и величайшая гордыня, которую французу во что бы то ни стало хотелось сломить.

А еще Морис Тайль понимал, что боится этого человека. Потому прежде, чем позвать солдат, он взял пистолет и взвел курок.

Полинезиец замер. Его взгляд пронзал капитана насквозь. Он словно касался его души невидимым жезлом, повелевая встать на колени. Морису понадобилось много усилий, чтобы заставить свои руки не дрожать.

Когда в кабинет вошли вооруженные солдаты, он облегченно перевел дыхание.

— Отведите этого молодчика в тюрьму Будет сопротивляться, стреляйте. Поместите его с теми парнями, которых арестовали вчера.

Те задержанные были белыми. К несчастью, эти края нередко становились пристанищем заблудших, беспринципных душ. Преступники, бродяги, авантюристы умудрялись проникнуть на торговые судна и прибыть на Нуку-Хива. Здесь они пытались обирать туземцев, напивались кавы, дурно обращались с женщинами. Отец Гюильмар много раз жаловался на них начальнику гарнизона, но тот лишь пожимал плечами. Когда Тайль, воспользовавшись временными полномочиями, решил их приструнить, они принялись его оскорблять, и тогда он приказал посадить их в тюрьму.

Местная тюрьма представляла собой самый обычный, более-менее надежно сколоченный из досок сарай, запиравшийся на большой железный замок. Коренные островитяне туда почти не попадали, потому что их просто не за что было сажать.

Когда солдаты втолкнули в помещение Атеа, а затем заперли дверь, трое белых арестантов принялись колотить в стены и кричать:

— Эй, капитан, ты же обещал: никаких обезьян!

Ответом послужило молчание, и тогда они обратили взоры к Атеа, сохранявшего величавую осанку вождя.

— Сейчас ты пожалеешь о том, что здесь очутился! — прошипел один из них.

И Атеа спокойно ответил:

— Я уже жалею.

Мужчины удивились: они не ожидали, что полинезиец может говорить по-французски. Это разозлило их еще больше, так как они привыкли к безмолвному и трусливому повиновению туземцев.

Когда один из арестантов бросился к Атеа, другие немедленно последовали его примеру. Они навалились на него, заставив встать на колени. Кто-то вцепился ему в волосы, другой схватил за шею.

Пол «тюрьмы» был покрыт обычной смесью ракушек и песка. Нашарив раковину с острым, как бритва, краем, Атеа с силой полоснул ею по руке, сжимавшей его горло.

Издав пронзительный крик, мужчина отпустил свою жертву. Воспользовавшись мгновенной растерянностью остальных нападавших, Атеа раскидал их по сторонам.

Один из них, быстро придя в себя, принялся кружить вокруг полинезийца.

— Ах ты тварь! Погоди, сейчас мы тебя скрутим!

— Не думаю, — произнес Атеа, внимательно следя за его движениями. — На твоем теле есть несколько уязвимых мест, которые я могу порезать этой раковиной: пять толчков сердца, и твоя душа отправится гулять по острову.

— Оставь его! — проворчал другой мужчина, а после обратился к полинезийцу: — За что тебя сюда посадили?

— За то, что я это я.

— Хороший ответ. Что ж, раз ты такой храбрый и прыткий, нам не стоит ссориться. В конце концов, и мы, и ты не на свободе.

Посмотрев на него своими большими, темными, непроницаемыми глазами, Атеа твердо и четко произнес:

— Я свободен.

В это время в кабинет Мориса Тайля вошла Эмили Марен. Капитан догадывался, что она скажет, но он не знал, что ответить ей, прежде всего потому, что по-прежнему сомневался в своей правоте. И все же он не понимал эту девушку, не боявшуюся того, что ее хрупкая греза развеется, соприкоснувшись с грубой реальностью внешнего мира.

Эмили не выглядела ни искушенной, ни безумной, ни утомленной скукой, ни пресытившейся богатством. И между тем была готова променять жизнь в Париже на убогое существование в хижине дикаря.

Морис не мог постичь ее стремлений, потому что сам прибыл в Полинезию именно для того, чтобы иметь возможность вернуться во Францию хотя бы с какими-то деньгами. Здесь мало на что приходилось тратиться, и большую часть жалованья молодой человек складывал в пустую жестянку из-под табака.

После всех революций и войн Париж наводнила орда бедноты, согласной работать за такие гроши, что найти хорошую работу казалось почти невозможным. Нищие множились, как саранча; в ту пору жалкая чердачная комната без мебели и камина для многих казалась роскошью.

Желая вырваться из оков бедности, Морис с радостью согласился на предложение отправиться на Маркизские острова, где тепло и вдоволь бесплатной еды и женской любви.

В результате он уже устал от здешней жары, ему надоела местная кухня, а вахине он еще не нашел.