Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На столике у Билли был целый натюрморт: две пилюли, пепельница с тремя окурками в губной помаде – один из них еще тлел – и стакан с минеральной водой. Вода уже выдохлась. Пузырьки еще пытались вырваться из этой мертвой воды. Некоторые пузырьки прилипли к стенкам – у них не хватало сил подняться кверху.
Сигареты оставила мать Билли, курившая беспрестанно. Она пошла в дамскую уборную, неподалеку от палаты, где лежали девушки из вспомогательных служб армии и флота США, которые малость рехнулись. Каждую минуту мать могла вернуться.
И Билли снова укрылся с головой. Он всегда прятался под одеяло, когда мать приходила навещать его в палате для нервнобольных, а когда она уходила, ему становилось гораздо хуже. И вовсе не потому, что она была какая-нибудь уродина, или от нее пахло плохо, или характер у нее был скверный. Нет, она была совершенно стандартная, милая темноволосая белая женщина с высшим образованием.
Она просто расстраивала Билли, потому что она – его мать. При ней он чувствовал себя неблагодарным, растерянным и беспомощным, потому что она потратила столько сил, чтобы дать ему жизнь, помочь ему в жизни, а Билли эта жизнь вовсе не по душе.
Билли слышал, как Розуотер вошел и лег. Об этом громко рассказывали пружины на кровати Розуотера. Розуотер был крупный человек, но какой-то не очень сильный, как будто его слепили наспех из пластилина.
И тут вернулась из дамской уборной мать Билли и уселась на стул между постелями Розуотера и Билли. Розуотер поздоровался с ней ласковым звучным голосом, спросил, как она поживает. Казалось, он весь просиял, услышав, что она поживает хорошо. В порядке опыта он старался проявлять самое горячее сочувствие ко всем, кого встречал. Он думал, что от этого жить на свете станет хоть немножко приятнее. Он называл мать Билли «дорогая». В порядке опыта он всех называл «дорогими».
– Наступит день, – сказала она Розуотеру, – когда я войду сюда, а Билли снимет одеяло с головы и скажет – знаете что?
– Что же он скажет, дорогая?
– Он скажет: «Здравствуй, мамочка» – и улыбнется. И еще скажет: «Ух, как хорошо, что ты пришла, мамочка. Как же ты живешь?»
– Да, могло бы так быть и сегодня.
– Каждый вечер молюсь за него.
– Как это прекрасно!
– Люди, наверно, удивились бы, если им сказать: как много хорошего случается на свете благодаря молитве.
– Ваша правда, дорогая, ваша правда.
– А ваша матушка часто вас навещает?
– Моя мать умерла, – сказал Розуотер.
Такие дела.
– О, простите!
– По крайней мере она прожила всю жизнь очень счастливо.
– Да, это, конечно, утешение.
– Да.
– Отец у Билли тоже умер, – сказала мать Билли.
Такие дела.
– Мальчику отец необходим.
И так без конца шел разговор между наивной женщиной, слепо верящей в силу молитвы, и огромным опустошенным человеком, который на все отзывался как ласковое эхо.
– Он был первым учеником, когда это с ним случилось, – сказала мать Билли.
– Может быть, он переутомился, – сказал Розуотер.
В руках у него была книга, и ему очень хотелось читать, но из вежливости он не мог одновременно и читать, и разговаривать с матерью Билли, хотя отвечать ей впопад было совсем легко. Книга называлась «Маньяки четвертого измерения» Килгора Траута. Книга описывала психически больных людей, которые не поддавались лечению, потому что причины заболеваний лежали в четвертом измерении и ни один трехмерный врач-землянин никак не мог определить эти причины и даже вообразить их не мог.
Розуотеру очень понравилось одно высказывание Траута: что и вампиры, и оборотни, и ангелы, и домовые действительно существуют, но существуют они в четвертом измерении. К четвертому измерению, как утверждал Траут, принадлежит и Уильям Блейк, любимый поэт Розуотера. И рай и ад – тоже.
– Он обручен с очень-очень богатой девушкой, – сказала мать Билли.
– Это хорошо, – сказал Розуотер. – Деньги иногда могут очень украсить жизнь человека.
– Конечно, могут.
– Да, вот именно, могут.
– Не очень-то весело зажимать в кулаке каждый грош, прямо до судороги.
– Да, всегда хочется жить посвободней.
– Отец девушки – владелец оптометрических курсов, где учится Билли, еще у него шесть врачебных кабинетов в нашем районе. И собственный самолет, и дача на озере Джордж.
– Очень красивое озеро.
Билли уснул под одеялом. Проснулся он снова в госпитальном бараке, привязанный к больничной койке. Он приоткрыл один глаз и увидел, что бедный старый Эдгар Дарби читает при свете «Алый знак доблести».
Билли прикрыл глаз и увидел в памяти будущего, как бедный старый Эдгар Дарби стоит перед немецким карательным взводом на развалинах Дрездена. В отряде, расстрелявшем Эдгара Дарби, было всего четыре человека. Билли как-то слышал, что обычно одному из взвода дают винтовку с холостым патроном. Но Билли сомневался, что в таком маленьком отряде, да еще в такой долгой воине, кому-то выдадут холостой патрон.
Тут в барак, где лежал Билли, зашел его проведать командир англичан. Он был полковником пехоты и попал в плен еще при Дюнкерке. Это он сделал Билли укол морфия. Настоящего врача в их бараках не было, так что всех лечил этот полковник.
– Ну, как наш пациент? – спросил он Эдгара Дарби.
– Лежит как мертвый.
– Но на самом деле он не умер?
– Нет.
– Как приятно – ничего не чувствовать и все же считаться живым.
Дарби спохватился и с унылым видом встал «смирно».
– Нет, нет, прошу вас – вольно! Тут на каждого офицера приходится всего двое рядовых, а рядовые при этом все больны, так что, по-моему, мы вполне можем обойтись без обычных церемоний между офицерами и солдатами.
Но Дарби остался стоять.
– Вы с виду старше остальных, – заметил офицер.
Дарби сказал, что ему сорок пять лет, оказалось, что он на два года старше полковника. Полковник сказал, что все американцы уже побрились и только у Билли и у Дарби остались бороды. И он еще сказал:
– Знаете, нам тут приходилось воображать – какая там идет воина, и мы считали, что в этой войне сражаются немолодые люди вроде нас с вами. Мы забыли, что войну ведут младенцы. Когда я увидал эти свежевыбритые физиономии, я был потрясен. «Бог ты мой! – подумал я. – Да это же крестовый поход детей!»
Полковник спросил беднягу Дарби, как он попал в плен, и Дарби рассказал, как он сидел в зарослях с сотней других перепуганных насмерть солдат. Бой шел уже пятый день. Эту сотню загнали в заросли танки.
Дарби описывал ту невыносимую атмосферу, которую искусственно создают одни земляне, когда они не хотят оставить других землян жить на Земле. Снаряды со страшным грохотом рвались в верхушках деревьев, рассказывал Дарби, из них сыпались ножи, иглы и бритвы. Маленькие кусочки свинца в медной оболочке шныряли пониже взрывающихся снарядов со скоростью быстрее скорости звука.