Робика по дороге развезло еще пуще, и из машины его пришлось выволакивать.

– Блин, давно я пьяных мужиков на себе не таскала, – ругнулась Пепита, закидывая левую руку фотокора себе на шею, а своей правой крепко беря Булкина за талию. – Ну, поехали…

Уля семенила рядом, волоча тяжеленный булкинский кофр, и виновато ворчала:

– Ну что за мужики пошли, пить и то не умеют! Ведь самому же завтра стыдно будет, когда скажу, что ты его на себе тащила.

– А ты… не… говори, – прерывающимся голосом – все-таки не букетик несла, а восьмидесятикилограммового Булкина! – предложила Пепита. – Зачем парню… лишние… переживания? Скажешь… сам дошел… да еще и… сумки наши… нес.

Домработница Пепиты Рая, женщина лет пятидесяти, появление хозяйки с мужиком наперевес восприняла как должное. Только и спросила:

– Куда его?

– Давай пока в малую гостиную, – скомандовала хозяйка, и Рая поспешила открыть дверь в одну из дальних комнат.

– Ух, умаялась, – вздохнула Пепита, свалив бесчувственного Робика на диван. – Раюх, ты его пока не тревожь, пусть поспит, потом ванну ему приготовь, накорми, только спиртного больше не давай, лучше валерьянки или пустырничка. Постели тут же, на диване. Будет спрашивать, как сюда попал, скажи, с Пепитой пришел. Смотри не проговорись, что я его принесла, скажи, сам, своими ногами. Плохо парню, понимаешь? Ну мы с Улькой поехали – у нас еще рабочий вечер впереди.

Всю обратную дорогу Уля размышляла (что ей было в общем-то несвойственно) над тем, что движет человеческими поступками. «Вот зачем было Пепите тащить домой пьяного Робика? Он ей кто? Хочет, чтоб он до конца жизни писался от благодарности и снимал только в выгодных ракурсах? Ни фига! Не то чтоб ей совсем плевать, как она выглядит на снимках… Никакой женщине это не безразлично, уж тем более певице… Но прогибаться перед кем-то, даже перед крутым спонсором, не то что перед фотографом, не в характере Пепиты. Зачем же тогда?»

Пепита и сама, наверное, не смогла бы ответить на этот вопрос. Как не смогла бы объяснить и свою привязанность к этой наглой и смешной в своем стремлении быть дамой «выс­шего света» девчонке-задаваке, к которой она испытывала чувство сродни материнскому. Может, она, не признаваясь в том даже самой себе, видела в Уле свою неродившуюся дочку. В восемнадцать лет Пепита сделала аборт, после которого так и не смогла забеременеть… А может, Уля напоминала ей саму Пепиту двадцатилетней давности, когда юная певица только-только приехала завоевывать столицу.

В тусовке к Пепите относились по-разному. Одни считали ее своей в доску бабой, с которой можно поговорить о чем угодно и быть твердо уверенным, что это никуда не уйдет, попросить помощи и знать, что она никогда не откажет, если это даже будет стоить ей и немалых усилий, и серьезных затрат, и уймы времени. Другие называли высокомерной стервой, не признающей никаких авторитетов и не утруждающей себя следованием принятым в тусовке правилам. Что правда, то правда. Неписаные законы и порядки шоу-бизнеса были певице по фигу. Пепита, например, никогда не стала бы поддерживать и публично расхваливать бездарность – даже если бы об этом ее попросил некто супермогущественный и всесильный. И если по первости к ней с такими предложениями обращались, то теперь перестали. Знали, что она ответит: «Простите, но я не хочу чувствовать себя яркой этикеткой на вощеной бумаге, которую наклеивают на бутылку с самопальным пойлом». Она презирала коллег по цеху, которые, смачно расцеловавшись друг с другом перед объективами, отойдя от визави на пару метров, доставали платки и, брезгливо вытерев губы, шипели: «Урод! Выскочка! Змей слюнявый!» Считая кого-то недостойным, низким человеком, при встрече Пепита не удостаивала его ни словом, ни взглядом. Пусть даже этот кто-то был директором одной из главных концертных площадок страны или олигархом, за выступление на частной вечеринке у которого звезды рангом помельче, чем Пепита, получали по 50 штук зеленых.

Единственное, в чем сходились и друзья и враги Пепиты, так это в том, что Бог не обидел сию женщину умом и каким-то сверхъестественным чутьем на людей. Пепите хватало пары минут общения с человеком, чтобы дать ему исчерпывающую и – что важно – сто­процентно верную характеристику…

Уля так глубоко погрузилась в размышления о характере старшей подруги, что вынырнула на поверхность, только когда «Ламборджини», ловко развернувшись, стала на прикол у «Пушкинского». Гаишник честно отработал деньги и расположение звезды – заветное местечко для парковки было свободно.

– Ну что, приехал твой напарник? – спросила Пепита, когда они с Улей выбрались из машины. Асеева рассеянно оглядела окрестности. Увидев сидящего на парапете Тюрина, помахала ему рукой:

– Приехал.

– О, народ уже из зала повалил, – отметила Пепита. – Вовремя мы успели. Все, пошла общаться. А вы давайте трудитесь во благо «Бытия». Да, ты попроси этого своего фотографа, чтоб он меня не снимал. Я, пока твоего Булкина тащила, платье помяла, да и макияж от потенья-пыхтенья поплыл… Блин, только сейчас заметила, что воротник будто корова пожевала. Надо было дома переодеться, ну да лад­но – пусть думают, что так и надо… За Робика не беспокойся. Утром приедет на службу, как огурец. Раечка и одежку почистит, и аспиринчику предложит…

Банкет оказался так себе. И в смысле жратвы-выпивки (Тюрин весь исскулился, что «зря сюда поперся»), и в смысле сюжетов для светской полосы. Ну не делать же гвоздем разворота то, что в прошлом знаменитый хоккеист, а ныне завзятый тусовщик Петя Забурелов приперся на премьеру с очередной – двадцатой, сороковой, сотой по счету? – блондинкой. Через час народ начал потихоньку расходиться, и Уля, позевывая, поплелась к выходу. И тут увидела, что прямо на нее, рассекая толпу, как крейсер волны, движется Даня Малюков. Асеева шмыгнула за кофейный автомат и затаилась. Встречаться с Даней в ее планы никак не входило. По физиономии он – такой интеллигентный и джентльменский, – конечно, не врежет, но сделать Улю всеобщим посмешищем, бросив пару ядовитых реплик своим громовым басом, запросто сможет. В отместку за то, что после асеевской заметки над ним самим несколько дней потешалась вся Москва.

А дело было так. Еще по весне кто-то из тусовщиков сболтнул Уле, что Малюков, возвращаясь с охоты, сбил на дороге маленького лосенка. «Главное, – ехидно заметил «доброхот», – из ружья даже полудохлого зайца не завалил, а на трассе – пожалуйста!» Результатом ДТП стали гибель несчастного дитеныша и помятый бампер плюс разбитая фара у Даниного джипа. Поначалу Асеева хотела написать о ЧП на дороге маленькую заметку, но, поскольку «бомбы» для номера у отдела не было, акт лосеубийства пришлось заявить на планерке как тему номер один. И Габаритов от этой заявки неожиданно пришел в полный восторг. «Это супер! – восхищался шеф. – Малюков – мега, про него все интересно. Ты, Асеева, только не вздумай тут сопли развозить: мол, лосенка жалко. Напиши, что кумир миллионов чуть не погиб в схватке с хищным зверем!» – «Ну это уже перебор, – вмешался тогда великий природовед Гена Барашков. – Лоси – животные травоядные и к хищникам никакого отношения не имеют. А у месячного лосенка даже рогов нет. Люди смеяться будут!» – «Если ты такой умный, Барашков, то чего в номер-то всякую нудятину суешь? – окоротил Гену босс. – Давай, Асеева, пиши, этот материал на главный разворот разверстаем, с анонсом на первую». «Ура! – возликовала в душе Уля. – Мало того что размещенный на четвертой-пятой полосах материал размечается по высшей ставке, так еще и париться, объясняя, почему нет светской «бомбы», не пришлось!»