Похоже, что наш герой оказался на плавучей тюрьме. А лоцманы на Темзе кричали: «Westward-ho! Westward-ho!». Все звали и звали его за мечтой своей мореходной на запад, на запад, за океан…

В пятницу корабль был готов к отплытию, но любой моряк и сын моряка знает, что в пятницу никто в своем уме не отправляется в плавание.

Несмотря на охрану, Джордж, пожалуй, все-таки удрал бы с корабля на берег, но ведь он поставил свою подпись под контрактом, и побег ляжет Позором на его имя, на весь его род!

В субботу подняли паруса и вышли по Темзе в море.

Стоя на палубе и оглядываясь на берег, он думал о Шарон и шептал про себя строки из «Поэмы о Тристане» — первые запомнившиеся ему в детстве бессмертные слова, обращенные Тристаном в разлуке к Изольде:

«Isot ma drue, Isot m’amie

En vus ma mort, en vus mavie».

(«Изольда, моя милая, Изольда, моя подруга,

В вас моя смерть, в вас моя жизнь»)

В одном Джордж уже обогнал своего кумира: мессир Тристан полюбил Изольду, когда ей было четырнадцать лет, а Джордж влюбился в Шарон, лишь только ей пошел десятый год. И что из того, что по уверению бардов Изольда Белорукая блистала среди первых красавиц всех королевств, как луна блещет среди звезд. Каждый рыцарь может сказать это о своей прекрасной даме. И Джордж никогда не променял бы Шарон Рыжую на любую Изольду…

Дуглас сидел с Джорджем на шканцах и смотрел по сторонам, любуясь той оживленной картиной, которую представляла собой Темза.

— А почему все наши остались в этом вонючем трюме? — спросил Джорди.

— Потому что их заперли там, — несказанно поразил его своим ответом Дуглас, — боятся, что убегут, кинутся с палубы в реку — и поминай как звали!

— Но ведь мы все подписали контракт! — возмутился Джордж.

Дуглас только усмехнулся и что-то хмыкнул.

Корабль со спущенными парусами спускался по Темзе вместе с отливом.

Сотни и тысячи торговых судов запрудили Темзу, лесом своих мачт загораживая лондонские дома, дома пригородов. Медленно проплыла деревня Дептфорд с верфями, и Темза стала расширяться. В лучах выглянувшего солнца купался Гринвич. Напротив — большой мыс на изгибе реки с причалами Вест-Индской компании. Следом потянулся Вульвич, где уже тогда был заложен громадный арсенал, наиболее крупный в Англии, где лили самые тяжелые и самые легкие пушки и ядра — основу мощи будущей Британской империи. Здесь на военных верфях[38]строили под страшный грохот такие линейные эскадры, которые посрамили бы Непобедимую Армаду. Ничего подобного, увы, в бедной Шотландии никогда не бывало, и Англия не собиралась делиться с ней своим морским величием, хотя на ее троне сидел шотландец. Множество полуголых людей трудились на берегах: таскали бочки, мешки, тюки, ящики, бревна и доски, канаты, всевозможные товары.

Гравезенд с высокой колокольней тоже протащился мимо под соленую ругань рулевого, которому мешали какие-то лодки.

Несостоявшийся моряк Джордж Лермонт твердо помнил: Темза подчиняется влиянию луны и прилива на семьдесят английских миль и судоходна на сто восемьдесят восемь миль.

Вот наконец через пять часов после отплытия и широкое устье с плавучими маяками и зелеными берегами.

Был майский веселый день с дождиком, а когда выходили в пролив, глазам предстало дивное зрелище: над широким устьем Темзы повисла арка многоцветной яркой радуги, и у Джорджа защемило сердце; вспомнил он рассказ мамы: успеешь добежать до конца радуги — найдешь горшок с золотом, в который и упирается радуга. Юный искатель приключений решил, что радуга — доброе предзнаменование для него и его товарищей, джентльменов удачи.

Кроваво-багровым закатом Джордж любовался уже в южной части Северного моря. Стоя на корме, он с волнением думал, что более четверти века тому назад отец его, капитан Лермонт, вот так же, стоя на палубе своего первого корабля, любовался морским закатом.

Стоя на левом борту, напрасно вглядывался он в морскую даль, в которой растворились замок вещего Лермонта, порт и крепость Бервик, которую строил зодчий Лермонт, Эдинбург, Сент-Эндрюс, родной Абердин…

Кто знает: понимал ли будущий родоначальник русского рода Лермонтовых, что он покидает почти цивилизованную страну, чтобы навсегда очутиться в почти варварской стране? Нет, нет, нет! Он был уверен, что или погибнет, или через пяток лет вернется богатым и доблестным воякой.

Уже совсем стемнело, когда спустился он в трюм. Невообразимая вонь ударила в ноздри. Воняло тухлой рыбой и черт знает чем. А может быть, прежними пассажирами, наемниками, которых возили на этом корабле, как скот на бойню… Джордж крепился, мужественно переносил эту вонь, пока не уснул мертвым сном праведника.

В то время еще ценили мужчину в мужчине, силу и доблесть, мужские шрамы и морщины, даже увечья. Никто не пудрился и не прыскал на себя духами. Пахло от мужчин не одеколоном и духами, а дубленой кожей, конским и собственным потом, пороховым дымом. И военного красили не только кресты и медали, но и шрамы и рубцы и, конечно, его боевой счет.

Утром его разбудили к утренней молитве.

Так же как в любом шотландском семействе глава его читает молитву перед едой, так и Дуглас, признанный командир рекрутов, читал молитву по-галльски, чтобы была она понятна как шотландцам, так и ирландцам.

Лермонту нравилось в Дугласе, что он, став пресвитером у рекрутов, не мучил их проповедями, не был фанатиком, ханжой и фарисеем. Надо сказать, что молодые Лермонты всегда отличались большой терпимостью в вопросах веры и встали в первые ряды борцов Возрождения. Правда, не было у них полного единства. Так, сэр Патрик Лермонт вел долгую борьбу не только с католиками, но и с собственным отцом, Джеймсом, обергофмейстером двора короля Иакова V.

Шотландцы сторонились своих ирландских кузенов, которые почти все были страшными оборванцами. Сыны зеленого Эрина — Западной страны — держались особняком, косо поглядывали на шотландцев.[39]Уже на второй день в трюме завязалась драка между шотландцем и ирландцем, но Дуглас, подскочив, так стукнул лбами обоих, что у забияк вмиг отпала охота драться весь долгий морской рейс.