— Я показываю это только самым взыскательным и самым обеспеченным покупателям, — заявил господин Люй доверительным тоном. — Эта ткань называется «вуаль павлина», и вы легко поймете почему.

Нечеловеческим усилием воли ученый Динь подавил ликование, охватившее его при виде этой ткани — невесомой, словно сновидение, пронизанной радужными красками, отливавшими то синевой грозового неба, то серебристым блеском легкой пыли, то совершенно неописуемыми оттенками расплавленной меди. Сложив губы в скептическую гримасу знатока, он любовно гладил это сплетение тончайших, словно усики бабочки, нитей, будто хотел сохранить в памяти его краски и текстуру.

Через мгновение, которое господину Люю показалось невыносимо долгим, молодой человек положил ткань и сказал:

— Вы правы, это — исключительная вещь. А потому обещаю вам, что к свадьбе обязательно возьму полотнищ десять для своей супруги.

Лицо торговца осветилось надеждой, но ученый добавил бесстрастным тоном:

— А пока взгляните: тут у меня есть нитка, с которой связано одно дорогое моему сердцу воспоминание, но я никак не могу вспомнить ее происхождения. Нет ли у вас похожей ткани?

Господин Люй внимательно изучил нитку, которую дал ему ученый, а затем вернул ее с улыбкой:

— Я не сомневаюсь, что этот образчик дорог вам, господин, ибо он принадлежит вашему детству.

И поскольку Динь непонимающе смотрел на него, торговец пояснил:

— Такие волокна, крученые и очень прочные, используются при изготовлении шнуров, которые привязывают к воздушным змеям.

* * *

Ночь, с обычной чередой призраков, длилась бесконечно. Несмотря на несколько стаканов вина, уснуть мне не удалось. Я так и остался сидеть, как пригвожденный, у стола, боязливо поглядывая по углам. Несколько раз мне казалось, что какая-то закутанная в покрывала или лохмотья фигура стоит согнувшись на границе моего поля зрения, но когда я поворачивал голову, то не видел ничего, кроме стены, на которой не было и следа какой-либо фигуры. В то мгновение, когда зашла луна, а я предавался размышлениям о преследующей меня бесконечности, какое-то холодное дыхание заледенило мне шею, обвившись вокруг нее наподобие змеи или чьей-то бледной руки. Однако за раскрытым окном не было ничего, кроме теснившихся в глубине пустынного сада теней. Напрасно ветер устремляется в эту голую комнату: гибельный жар охватывает меня, в то время как голова раскалывается от беспрестанного стука, словно кто-то силится выбраться из нее наружу. Чтобы попытаться избавиться от этой не покидающей меня тревоги, я начал набрасывать в своей черной тетради кое-какие размышления, но сегодня вдохновение и священный огонь не приходят ко мне. Может быть, оттого, что огни, которые я созерцал, сожгли мне глаза? Может быть, в наказание за то, что я воспарил так высоко, теперь я осужден сгинуть в бездне? Будет ли когда-нибудь воздвигнут этот мост, что я желаю навести между двумя моими мирами? Иногда, при мысли о громадности того, что произойдет, когда все будет позади, меня охватывает безграничный восторг, но прошлой ночью самые мрачные сомнения и зверская тоска одолели меня. А что, если мне не удастся довести до конца это гигантское предприятие? Вот уже несколько дней меня мучают боли в глазу, такие сильные, что я почти теряю сознание. Шум в ушах мешает мне подчас слышать собеседника, да и раны на спине никак не проходят.

Зайдясь в приступе кашля, Сю-Тунь положил перо и закрыл тетрадь. Утренний свет резче обозначил его впалые щеки, а холодный голубой цвет глаз придавал взгляду такую отстраненность, что можно было подумать, что он грезит с открытыми глазами. Несколько мгновений иезуит сидел, обхватив голову руками, словно стараясь помешать ей разлететься на куски. Затем, сделав над собой усилие, которое огнем отозвалось в суставах, он опустил руки в кадку с холодной водой и сполоснул лицо и шею. Когда он в очередной раз наклонился над сосудом, его четки выскользнули из складок одеяния и упали в воду. Оторопев, он не сводил глаз с искривленного водной рябью креста, что лежал поверх дракона, вырезанного на дне кадки.

* * *

Поправляя на ходу головной убор, мандарин решительной поступью направлялся к дому скопца Доброхота. Он решил, что для такого визита — внеурочного и неофициального — паланкин был бы излишен, и теперь спокойно обдумывал на ходу различные аспекты обоих дел, которые ему предстояло разъяснить. Что-то не давало ему покоя, и это что-то было связано с господином Доброхотом. Что за совпадение привело к тому, что скопец оказался замешанным сразу в обоих делах? Сначала он, как ответственный за работу порта, проверял пропавший впоследствии груз, а немного спустя зарезали его брата. Однако мандарин Тан был вынужден признать, что была еще одна причина, заставлявшая его интересоваться скопцом Доброхотом: отношения, связывавшие этого человека с двумя прекрасными созданиями, с которыми ему самому довелось познакомиться за последние дни.

Он с волнением вспоминал шелковистые косы госпожи Аконит и ее властный тон, который так шел ей. Редко встретишь женщину, в которой так гармонично сочетаются грация и темперамент. Однако, чтобы разгадать тайну кораблекрушения, необходимо было понять, могла ли она иметь отношение к смерти найденных в трюме женщин. У мандарина не выходила из головы темная история гибели ее мужа, окутывавшая молодую женщину ореолом тайны. Чего еще могла она ждать от жизни, после того как избрала путь добровольного изгнания?

Из задумчивости судью вывела стайка запыхавшихся мальчишек, торопившихся в школу. Судя по красной дорожной пыли, покрывавшей их босые ноги, некоторым из них пришлось пробежать немалое расстояние от деревни до города. Веселой гурьбой, с шутками и смехом, мальчуганы продолжали свой путь. Судье вспомнилось его собственное детство, такое же беззаботное, сотканное из дней, которым, казалось, не будет конца, когда он вот так же бегал по пыльным тропинкам в школу или на реку, где водились крупные, в локоть длиной, рыбины, а вдоль берегов росли деревья, ветви которых гнулись от спелых плодов.

Однако эти приятные воспоминания рассеялись, когда он проходил мимо погруженной в безмолвие резиденции графа Дьема. Со вздохом судья посмотрел вверх, на балкон, где ему все еще виделось распростертое в луже крови тело. Динь, должно быть, допрашивает сейчас торговца тканями, подумал он. Там, в дорогой его сердцу обстановке, он, уж конечно, отыщет новую ниточку…

Он шел к дому скопца Доброхота, и перед его внутренним взором снова встало женское лицо. Хрупкий, изящный образ госпожи Стрекозы, какой он запомнил ее во время той недолгой встречи, заслонил крепкую фигуру госпожи Аконит, и он принялся представлять себе ее жизнь с таким мужем. Что ждало в будущем столь прекрасную женщину, молодость которой была обречена на увядание рядом с неполноценным мужчиной? А что, если с усопшим графом, ее деверем, ее связывали более близкие отношения? Надо было изучить эту возможность, поскольку так или иначе — мандарин был убежден в этом — разгадка смерти графа кроется в его истории. И тут бедная графиня Дьем им явно не помощница.

Остановившись перед монументальным входом в имение скопца, мандарин покачал головой.