— И я полагаю, вы ему ее вручили? — заметил начальник полиции, которому была известна скупость судовладельца Фунга.

— Только часть, а остальное он получит, когда его сведения будут проверены. Я все-таки не совсем идиот! Эти деревенщины — хитрые бестии, и я не желаю, чтобы первый встречный оборванец обвел меня вокруг пальца.

Мандарин Тан величественно встал перед судовладельцем и заявил:

— Завтра я сам поеду и проверю, что делается на этом острове. И если факты подтвердятся, вы выплатите обещанную плату. Лично я считаю, что крестьяне заслуживают гораздо большего доверия, чем многие из торговых людей.

Ученый Динь внутренне рассмеялся. Его друг всегда плохо переносил, когда люди торгового сословия презрительно отзывались о крестьянах. Уловив брошенный ему упрек, судовладелец поспешил откланяться, сославшись на важное свидание в порту. Когда они вновь остались втроем, Динь повернулся к судье:

— Ты намереваешься взять сопровождающих для поездки на остров? Не забывай, для засады на кладбищах полиции и так потребуется задействовать все силы.

— Ты прав. А потому, зная отвращение, которое вызывают у тебя дальние поездки, я собираюсь обратиться с призывом к нашему другу Сю-Туню.

Облегченно вздохнув, Динь отвернулся было, но тут судья добавил:

— Но поскольку кладбища здесь исчисляются десятками, я предлагаю тебе присоединиться к операции господина Ки. Вы с доктором Кабаном будете сторожить на самом дальнем кладбище города…

— Доктором Кабаном! Ему-то что там делать? — всполошился Динь. — Если надо, я лучше один посторожу. Не хочу я, чтобы он все время дышал мне в нос — у него изо рта воняет!

— Воняет или нет, но наш любезный доктор с его фигурой обладает известной физической силой, а, как ты только что совершенно справедливо заметил, на поимку злоумышленника должны быть брошены все силы.

И, глядя на вытянувшуюся физиономию друга, мандарин Тан добавил примирительным тоном:

— С вами будут еще Минь и Сюань — мои носильщики. Так что доктор Кабан вполне может беседовать с ними.

Он обернулся к начальнику полиции, который, усиленно кивая, мысленно составлял уже списки групп для засады.

— Скажите мне, господин Ки, чем именно были больны погибшие при крушении джонки женщины?

— По правде говоря, господин судья, никто этого точно не знает. Когда они всходили на борт, ответственный за погрузку отметил только, что у них были какие-то желваки на ногах и на шее. Он же не врач, чтобы их подробно осматривать, тем более что на острове Могил они все равно должны были сойти.

Слушавший их разговор ученый Динь удивленно поднял бровь: лицо мандарина внезапно омрачилось, словно в голову ему пришла неприятная мысль.

* * *

Госпожа Стрекоза расчесывала свои длинные волосы при свете отбрасывавшего золотые отсветы фонаря. Бездонные, словно два колодца, наполненных ледяной водой, глаза ее, казалось, смотрели куда-то за пределы зеркального отражения. Скопец Доброхот стоял позади нее и, не смея прикоснуться к ней, разглядывал ее плечи, изысканные очертания которых восхищали его, как в первый день знакомства. Сознание постоянного присутствия рядом с ним столь прекрасной женщины примиряло его с его увечьем. Удлиненные глаза, изящный рисунок бровей — она словно сошла с одной из классических гравюр, персонажи которых вдохновляли не одно поколение поэтов. Алый рот украшал ровный ряд жемчужных зубов идеальной формы, а в чистой линии подбородка читался гордый характер.

Скопец не был настолько самонадеян, чтобы думать, будто женщина с лицом бессмертного божества, происходящая из древнего аристократического рода, влюбилась в его оплывшее тело. Несмотря на внушительный рост, тело его было рыхлым: коварный жир — удел каждого кастрата — имел обыкновение скапливаться повсюду, во всех складках кожи. В глазах других людей такая массивная фигура придавала ему некоторую представительность, вполне соответствующую его положению, однако он знал, что острый взгляд жены видит его таким, каков он есть на самом деле, — обыкновенным толстяком.

Правда, это сознание не приводило его в особое уныние, поскольку между ними давно было условлено, что брак их зиждется на взаимных услугах. Он со своей стороны неизменно извлекал выгоду от самого присутствия такого сказочного создания, которое сопровождало его на официальные приемы и деловые банкеты, демонстрируя утонченность его вкуса и вселяя завистливое сомнение в души тех, кто ломал себе голову, каким образом скопец мог удовлетворять такую восхитительную женщину. Взамен ее изысканного общества он предоставлял жене то, чего она желала больше всего на свете, — покой. Когда он попросил ее руки, привлеченный неотразимой красотой ее тела, он предавался сладким мечтаниям, в которых измышлял невиданные и неслыханные по смелости способы осчастливить молодую женщину. Конечно, он мог немного, но, когда он начинал придумывать позы, смелость которых могла сравниться лишь с их распутством, фантазия его не знала границ. А потому, когда она приняла его предложение, он был вне себя от радости. Однако в последовавшем за этим разговоре она предельно ясно изложила ему свои условия: в течение всей их совместной жизни он ни при каких условиях не должен ее касаться. Красавица не терпела ни ласки, ни малейшего прикосновения, сводя тем самым на нет все его мечты о плотских утехах. Итак, его притязания были задушены в зародыше, и скопец стал разрываться между голосом разума и зовом плоти: что ему делать — забросить свои гениальные эротические придумки или забыть о зависти себе подобных? Тщеславие побудило его принять условия сделки, и тогда они составили единственную в своем роде, невероятную пару, о которой не переставали судачить в городе.

Стоя позади жены и глядя, как изгибается ее обнаженная спина, по мере того как она проводит гребнем по волосам, скопец думал о своем умершем брате. Тот, хоть и получил, благодаря выгодному браку, баснословное состояние своей супруги, не мог похвастаться тем, что рядом с ним живет такая великолепная женщина. Бедняжка Лилия со всеми ее сверкающими драгоценностями и роскошными платьями так и осталась невзрачной дурнушкой.

Уныло взглянув на свое выпирающее брюхо, господин Доброхот вздохнул. Подвергнувшись оскоплению, он оторвался от остального человечества, слабости которого теперь презирал. Не случайно он так добивался этого поста — начальника торговой службы: теперь через его руки проходило всё и вся, ему были видны все людские гнусности — от взяток, предлагаемых самыми ничтожными купчишками, до тайного мздоимства имперских чиновников. Несколько лет назад недовольные купцы прислали ему в насмешку подарок — зеленый шелковый лифчик. Оскорбленный, он ужесточил контроль в порту и установил новые пошлины. Ибо в этой нечестной игре, над которой он надзирал, он был сильнейшим. Скопец, считавшийся всегда каким-то калекой, стал непобедимым, столь же могущественным в делах, сколь бессильным в жизни.

Естественно, за эти годы он скопил немало, однако он еще не достиг пика своего могущества. Сначала торговля с южными портами приносила ему кое-какие дополнительные доходы, но иметь дело с полунищими соотечественниками — это, говоря по чести, пустая трата времени. Ситуация стала интересной, когда завязались торговые отношения с гигантским соседом — Китаем, правда, отношения эти весьма неоднозначны. С одной стороны, вьетнамцы сохранили неискоренимую неприязнь по отношению к народу, к которому восходили корнями и который владычествовал над ними в течение целого тысячелетия, но, с другой, китайцы были самыми искусными негоциантами во всей Азии и вести дела с ними было очень выгодно. Так вот и получилось, что кантонские купцы, такие же пузатые, как и их кошельки, выплачивали существенную долю прибыли посреднику, что составило большую часть его состояния. Ему нравилось общаться с этими иноземцами, жесткими в ведении дел, обладающими весьма сомнительной честностью, но при этом такими живчиками — не то что эта южная мелюзга, которую и проглотить-то ничего не стоило. А недавно перед его удесятерившимися потребностями замаячили новые перспективы: в портах, куда он уже давно внедрился, начали открывать свои конторы пришельцы из Европы. Файфо очень привлекал португальцев и кое-кого из японцев, а если за ними последуют голландцы, успевшие уже обосноваться в Японии, то на всем этом можно будет заработать горы сапеков. Не говоря уже о том, что вечно соперничающие с ними французы и итальянцы начали засылать сюда для прощупывания почвы своих священников под предлогом христианизации страны, который он лично находил сомнительным.