– Эта улица очаровательна, ты не находишь… и она очаровательна именно потому, что безлюдна… стоит появиться людям, и все испорчено… немедленно, едва лишь они покажутся… и не столько потому, что они начнут творить всякие мерзости, но из-за одного своего присутствия… смотреть больше будет не на что… смерть – это чистильщик…

Обычно ему очень нравились такого рода разглагольствования, театральные сцены, псевдоглубокомыслие… текст для ипохондрического персонажа… уцененный Гамлет…

На этот раз не подействовало!

– С тобой все в порядке?

Тот же самый эффект…

Я забыл описать вам местность, мне пришлось полистать странички, я все это зафиксировал… мы находились даже не на самом вокзале… а на перистиле, наверху лестничных маршей, оттуда нам видна вся улица, шириной с Елисейские Поля, окаймленная развесистыми деревьями… наверняка, воздух в Ульме был чистый… ни заводов… ни авто… никого, ни на вокзале, ни на тротуарах, сколько видит глаз, никого!.. Жилые дома с обеих сторон… пустые, как мне показалось… ах, нет! Кто-то есть! Не в окнах, а рядом с нами! Определенно этот тип мог нас услышать… старик с маленькой бородкой… кто он? Перехожу в наступление…

– Guten tag!

Не могу сказать, что старик мне ответил… он что-то буркнул… делаю второй заход…

– Es geht? Все в порядке?

– Nein! Нет!

Беседа завязывается плохо… моя манера держаться не имеет значения, но он, если это служащий, какой-то там… полицейский… военный?… Он выглядит странно!.. На нем нет знакомого мне мундира, однако я видал некоторых только с одними петличками, и в Баден-Бадене, и в Моорсбурге… лучше, если я его спрошу… он отвечает…

– Feuermann!.. Пожарник… Hauptmann!.. Капитан!..

Еще один капитан, я перевожу… этот капитан-пожарник говорит только по-немецки… ах! Ни слова по-французски! Уверен, он не из тех, кто немного пообтерлись, пообтесались, еще не забыли школьную науку, хотя бы на уровне школы Сен-Мексен, и желают только одного: чувствовать себя у нас как дома, быть общительными, галантными, самодовольными бахвалами, в окружении услужливых девиц, в очаровательном уголке возле камина, важные дамы и господа… и солидное общество… и эта светская жизнь… ах, Сент-Катерин! Ах, «Анналы»!..[28]

Сталинград? Это не беда! Но коклюш в NRF?[29]Можно в обморок упасть! Поцелуйте Гастона! Ребенок на поминальной мессе в честь Мориака… ах! Ах! Ах!.. Этот бородач не дает мне покоя, я должен узнать, что он окончил… спрашиваю его об этом.

– Я слишком стар, уже не помню… но вы, кто вы такие? Этот старикан качает права.

– Я доктор, а мой друг – актер…

Ах, доктор, это его интересует… настоящий доктор?… Он сомневается… он требует доказательств… да пожалуйста!.. В одном из моих шестнадцати бумажников… кое-что есть! Вполне официальное!.. Доказательство!.. Опустошаются четыре, пять карманов… доказательство!.. И по-немецки… от их министерства… Erlaubnis!.. Вот морока на мою голову… пожалуйста!.. Он вынимает очки… смотрит на меня… читает…

– Это вы?…

– Вроде бы я!.. Никто иной!..

Как он меня раздражает, этот скептически настроенный капитан!

Ну, тогда… тогда необходимо, чтобы я его осмотрел! И немедленно, это еще одно требование!.. Чтобы я пощупал его живот!.. Ради Бога! Но где?… Не здесь же, на ступеньках!.. Есть одно местечко, он знает!.. Там наверху, на вокзале!.. Куда еще он собирается нас вести? Он показывает мне… окно… приподнимается… но тут же сгибается… пытается стоять, но на полусогнутых… с гримасой боли… надо бы помочь ему… он отказывается, он сам… только сам… я предлагаю ему трость… даже две моих трости!.. Nein! Теперь мы видим его униформу… пожарника? Он снова падает на скамью… Подниматься он будет ступенька за ступенькой, на карачках, как я понимаю… то окно не ниже третьего этажа… окно… укромное местечко… перебираемся со ступеньки на ступеньку и все еще не достигли цели!.. Есть время на разговоры… теперь он согласен… я бы сказал, что он проникся к нам некоторым доверием…

– Меня зовут Зигфрид… Hauptmann Зигфрид… это чужое имя, это то, которое они дали мне… так надо было, по-видимому… другие тоже поменяли имена…

А униформа?… Его униформа?… Это тоже не его!.. Его сгорела в Пфорцгейме… почему? Потому что они были там, все пожарные Ульма, во время последней бомбардировки… мины и фосфор… обычные бомбардировки… две недели тому назад… и во Франкфурте, как раз под Рождество, тоже они, пожарные Ульма… потом в Штутгарте, два месяца тому назад…

– У нас было шесть насосов… и сто десять человек, оперативная служба!.. Теперь только пять!.. Пять пожарных! Und noch!.. Und noch!.. И еще! Один насос, только один!.. Пять человек, feuermanner… verstehen sie?… Вы понимаете?… Пожарные?… Спали на развалинах… ожоги!.. Насос числится за мной, личный насос, для меня одного!

Остановка! Отдых… третий этаж вокзала?… Мы еще не доползли! Я считаю… не менее пятидесяти ступеней! На лестнице, по которой он пытается подняться, капитан указывает на табличку: «Privat»… какое-то внутреннее помещение… я вижу, он присел… что с ним может быть?… Ревматизм? Туберкулез позвоночника?… Так он ведет меня к начальнику вокзала… на «четвертый»… от ступеньки к ступеньке, он карабкается вверх… успеем стать друзьями, добравшись до верха…

– Меня зовут Зигфрид… Hauptmann Зигфрид… это не мое имя… а то, что они дали мне… нужно было изменить наши имена… из-за шпионов, наверное… другие тоже поменяли имена… а униформа?… Тоже не его!.. Его сгорела в Пфорцгейме… все насосы Ульма в Пфорцгейме… да!.. Да!.. Я знаю!.. И во Франкфурте, на Рождество… я тоже знаю… и в Штутгарте… Он поднимается, держа каску в руке…

– Почему вы сменили имя?

– Это не я… власти! Я же вам сказал! И шпионы!.. Так надо было!.. А потом в один прекрасный день – капитан!.. А перед этим десять лет был унтером!.. Десять лет… а через день – капитан! Сразу! Быстро, не правда ли? Быстро!.. Но нет больше лейтенантов!.. Нет больше капитанов!.. Все мертвые, все сгорели!.. Пфорцгейм!.. Франкфурт!.. Капитан Зигфрид!.. Понимаете?

У них больше не было людей для тушения пожаров, вот что их заботило!.. Не было ни насосов, ни саперов… а он всегда делал все, что мог… еще одна ступенька!.. Этот человек старше, чем кажется… по правде, он так и не назвал своего возраста… прошамкал цифру… уверен, ему больше семидесяти… мертвенно-бледный цвет отечных щек… разгляжу получше наверху, поскольку он хочет, чтобы я осмотрел его живот… вот мы и на месте! Дверь… на лестничную площадку… отдых!.. В какой-то момент… я думаю об инженерном капитане… о его послании Леммельриху… о том, как я скажу ему на ухо, что его дочь… и прочее и прочее! Не столько этому Леммельриху, сколько Папе! Тому, кто не умолкает нигде и никогда, тому, кто не более чем комедиант, нечто низкое и подлое, депутат, полицейский, падаль… ну да ладно!.. Теперь эта дверь!.. Я стучу, Зигфрид застыл неподвижно… открывает не начальник, а женщина… женщина в фуражке, очевидно, она подменяет мужа, фуражка малинового цвета, начальница вокзала… очень любезна, лет сорока… уверен, фуражка мужнина, козырек сползает ей на нос… закрывает уши… guten tag! Guten tag! Начинает болтать с первого мгновения, так рада нас видеть!.. Очень доверительный тон! Она, она нам расскажет… ее муж на русском фронте… она его замешает, ее дети здесь, под кроватью, их трое… она их зовет… те отвечают ей, негромко… три слабеньких голоска… дети очень осторожны, научены… я спрашиваю: две девочки и мальчик… три, пять, шесть лет… надо, чтобы они оставались здесь! Чтобы никто их не видел, ни на вокзале, ни на улице, их забрали бы и, возможно, вернули матери только после победы… так случилось с другими детьми жителей Ульма, когда фюрер приехал сюда на конференцию «Запад – Восток», где были представители всех штабов… уличная облава! Даже из Hitlerjugend. … Так что эти, под кроватью, еще не в том возрасте, чтобы высовывать нос на улицу!.. «Kindern schweigen! Молчите, дети!» Другой весельчак, капитан Зигфрид, не терял даром времени, он возился со своими штанами… они будто приклеились… это были старомодные брюки, на штрипках… ну наконец-то, стащил их! Боже, до чего он худой!.. Он снова напяливает свою каску… идет к окну в таком виде, с голым задом и в каске… ему приходит в голову мысль…