от скоропалительных намеков, и хорошо понимал, что за напускной колкостью пытается спрятать появившуюся растерянность. Гребаный детектив просек ситуацию не хуже самого Ломтя, на этот счет, как говорится, и к бабке не ходи. Вишь, как в себе уверен, даже поспорить предложил. И не оставляет никакой альтернативы, кроме как соглашаться. А это еще один шаг в бездну. И шаг широкий. И дернуло же придурка ляпнуть про адвоката, молчал бы себе, сопел в две дырочки, глядишь, и пронесло бы. По крайней мере, допрос начался бы не в таком убийственном темпе. Теперь в него вцепятся не хуже бультерьеров, дыхнуть не дадут, не то что подумать.

— Я не намекаю, а конкретно говорю, что тебе лучше обойтись без адвоката, — заметил детектив и безжалостно добавил: — Твоя жизнь после первого же допроса в присутствии адвоката обесценится до нуля. Ты благодарить нас должен, что здесь нет посторонних, а не возмущаться. Ну что, спорим?

Ломоть вопросительно уставился на Черенкова, ожидая совета насчет участия в споре. Земляк все-таки, должен подсказать. Алексей молчал. Он сам еще не все понял.

А может, специально не вмешивался, предоставляя коллеге возможность сыграть главную роль в допросе. Плохо, если так. Но надо держаться, иного пути нет. Держаться, сколько хватит сил и духа, а там видно будет. Чем черт не шутит, может, со временем в его беспроглядном деле появится хотя бы маленький просвет.

Ломоть развалился на стуле поудобней. Вытянул длинные ноги, качнул носками туфель и невольно задержался на них взглядом. И погрустнел. Сутенер Ломоть всегда уделял обуви большое внимание, даже в прежние безденежные годы. А уж в последнее время, когда в карманах зашуршали-захрустели купюры, когда в окружении появились девочки, и вовсе стал франтом. «Работа» обязывала. Сейчас шикарные туфли, за которые он отвалил триста баксов, представляли собой жалкое зрелище. Без шнурков, нечищенные, пыльные, стоптанные… Не обувь франта, а крестьянская обувка. Хорошо, никто из девочек не видит. Впрочем, пошли они куда подальше. И девочки, и туфли. Босиком не останется, в тюрьме тоже соблюдают правила техники безопасности и кое-какой обувкой снабжают. Хотя и не по размеру. Ничего, со временем привыкнет. О девочках, правда, на неопределенное время придется забыть. Об этих шалавах лучше вообще не думать и психику понапрасну не напрягать. Как сказал поэт: «коль нет цветов среди зимы, то и грустить о них не надо».

Ломоть немного приободрился, он даже стал похож на себя прежнего, недельной давности, и бодро согласился:

— Почему не поспорить? Я тоже люблю спорить, — и выставил свое условие, — на пару лет в приговоре. Годится? Иваныч, будь свидетелем.

Черенков возмущенно всплеснул руками. Этого еще не хватало — стать у Ломтя свидетелем. При таком раскладе немудрено когда-нибудь оказаться шафером на его свадьбе. Алексей с опаской покосился на сутенера, испугавшись, как бы наглец не прикинулся простачком и не протянул руку для закрепления спора. Отмахнуться от неприятного рукопожатия нетрудно, но это может сказаться на настроении сутенера, на его разговорчивости, и не внесет нужный настрой в задумку детектива. А Вадиму нужно подыграть. К счастью, Ломоть руку не протянул. Или не чтил обычаи, или все-таки отдавал себе отчет, где находится, с кем общается и о чьей судьбе пойдет речь. Сейчас вниманием сутенера всецело владел детектив. Через минуту-другую Ломоть узнает, почему ему следует отказаться от адвоката и о каком смертном приговоре базарит сыщик. Или все-таки не базарит, а дело говорит?.. Скорей бы уж выкладывал, что держит за ментовской душой, и не играл на нервах. Они и так натянулись струной, в любой миг порваться могут.

Детектив раскрывать свою душу не спешил. Не то что душу, а даже содержимое бумаг, лежавших на столе, и то намеревался сохранить в тайне. Он на них даже не смотрел, и это вызывало разные предположения и догадки. Поди угадай, что задумал сыщик. Или открытым текстом намекает, что можно обойтись без протокола и просто «по-приятельски» побеседовать, или дает понять, что информацию по делу давно и до мелочей продумал, выстроил все в логическую цепочку и держит эту цепочку в голове. Другими словами, пытается убедить Ломтя, что у него нет никаких шансов. Берет на понт, как говорят братки. Что ж, хозяин барин. Пусть берет.

Ковалев встал. Расправил плечи, сделал глубокий вдох и оглянулся на окно. Похоже, воздух в кабинете ему не нравился. Не привык еще к тесному закутку, не отвык от рязанского кабинета. Не кабинет, небось, а целые хоромы. С холодильником, с ковром, с кондиционером. Не сравнить с закутком Лешего. Для начальника городского УБОПа такой закуток, конечно, маловат. Несолидный кабинет. Не кабинет, а пердольня. Для одного человека и то тесный, а уж для троих здоровенных мужиков и подавно. На троих здесь можно разве лишь «соображать», а не работать. В такой пердольне может работать только Леший. И мудак же он, кстати. Ведь сколько раз к нему подъезжали уважаемые люди, сколько раз дружбу предлагали, жизнь улучшить, кабинет повыше обеспечить, а он вцепился в свои дурацкие принципы, уперся как баран и ни с места. Так и просидит здесь до самой пенсии. И сам-то хрен с ним, но ведь скольким умным людям палок в колеса понаставит, скольким деловым ребятам судьбы исковеркает. И Ломтю тоже, вот в чем проблема. Неужели не поумнеет?

Детектив открыл форточку, впуская вовнутрь майскую прохладу и городской шум. С площадки перед входом слышались голоса милиционеров, а чуть дальше, с улицы, доносились звуки машин. Касимов жил своей обычной жизнью.

— Красота! — Ковалев вздохнул полной грудью свежий воздух и мечтательно заметил: — Весна, однако. Все цветет, все пахнет. «Опять весна на белом свете, бери шинель, пошли домой…». Никак не вспомню, из какой это песни?

Детектив повернулся от окна, удивив собеседников своим одухотворенным видом. Особенно удивился Черенков. Его непробиваемый и непроницаемый коллега прямо-таки преобразился, засиял, глаза сверкают, губы улыбаются, и сам весь блестит как медный пятак. Не иначе вспомнил про ожидаемое знакомство с красавицей технологом, если про цветочки заговорил. Про Ломтя не забыл бы, лирик хренов.

— Песня так и называется: «Бери шинель, пошли домой», — буркнул Алексей и посмотрел на Ломтя. Тот кивнул, подтвердил:

— Да. Окуджава, по-моему.

Ломоть оказался меломаном. «Работа» обязывала разбираться не только в одежде, обуви и парфюмерии, а и в музыке. Девочки музыку любят. И еще Ломоть был неплохим психологом. По крайней мере, весь этот номер детектива с окном, с восторженными ахами-охами по поводу весны и цветочков, все эти телячьи нежности он просек сразу. Детектив играет на контрастах. Посмотри,