еду. Горсть фиников и лепешка — вот обычная еда повелителя этой земли, ее халифа. Абу-Бакр довольствовался малым, как и ОН. Неудивительно, что вечно воюющие между собой племена охотно принимали власть Пророка, ведь торговый путь из Йемена в Сирию и Палестину становился прост и дешев. ОН категорически запретил мусульманам поднимать оружие друг на друга и снизил пошлины. Собственно говоря, у купцов не было сейчас более удобной дороги. В Красном море лютовали пираты, которых не могла приструнить ослабевшая империя ромеев, а торговые пути через Персию стали опасны из-за послевоенной разрухи в той земле. Там теперь только ленивый не занимался разбоем. Любой вельможа или вождь мелкого кочевого племени считал жирного торговца своей законной добычей. И так уж получилось, что Хиджаз, управляемый твердой рукой, начал, словно магнитом, притягивать купцов, которые везли на север пряности и благовония. Пряности везли издалека, из Индии и островов на востоке. В Йемене товар перегружали на верблюдов, которые караванами шли на север через Мекку, Медину и Иерусалим. На этом пути стало настолько спокойно, что в Мекке даже не запирали дома. Разбойников с каждым годом становилось все меньше, особенно, когда Абу Бакр повелел сжечь заживо Аль Фаджа, главаря одной из шаек, что грабила проезжих в окрестностях города. Он потом очень сожалел об этом поступке, совершенном в порыве гнева, но нет худа без добра. Разбойники в Хиджазе стали искать себе более спокойное ремесло.

После ухода на небеса Пророка… Абу Бакр мысленно пожелал ему благословения Аллаха… многие племена восстали. Сразу несколько вождей на востоке и юге объявили себя новыми Пророками, и даже одна сумасшедшая баба помутила разум целого кочевого племени, объявив Пророком саму себя. Саджах бинт аль-Харис, так звали эту ведьму. Абу Бакр брезгливо поморщился, вспомнив о ней. Многие племена и вовсе вернулись к почитанию своих идолов. По всей Аравии заполыхал пожар мятежа, и мусульман стали зверски убивать. Торговые пути вот-вот снова будут разорваны, и это нанесет большие убытки честным купцам курайшитам. Новая вера, которая с таким трудом завоевала себе место под солнцем, снова висела на волоске. И ему, немолодому уже человеку, придется железной рукой навести здесь порядок. Он будет добр к тем, кто покорится и примет ислам, и беспощадно истребит тех, кто не сложит оружие. Его милосердие не распространялось на этих людей. Язычников он, правоверный мусульманин, людьми не считал. Выбор у них невелик. Там, где воцарится ислам, будет земля мира. Все остальные земли, куда ислам пока не пришел, станут миром войны.

* * *

Задница Стефана превратилась в одну сплошную мозоль, лицо — в обгорелую головешку, а легкие — в мешок с вездесущим песком, который пробирался везде, куда его мог занести бесконечный аравийский ветер. Ветер был здесь всегда. Он различался лишь своей силой. Он мог нежно ласкать после дневного зноя, а мог нещадно сечь лицо острыми лезвиями песчинок, словно намереваясь ослепить несчастного путника. Начиная с февраля пятьдесят дней дул южный ветер хамсин, сухой, изнуряюще жаркий, мучительный для непривычного человека. Потом он прекращался, и вскоре начинался вновь, но теперь его уже почему-то называли шарав. Почему, Стефан не знал. Ему, человеку севера, были неведомы те тонкие различия между этими явлениями природы, в отличие от арабов, которые сотнями поколений постигали эту науку.

Ветер! Он мог убивать, когда привычный мерзкий шарав превращался в неистовый самум. Увидев потемневший горизонт, даже привычные ко всему бедуины начинали молиться своим богам, и сажали верблюдов в круг в надежде, что поднятые в небо тучи песка, закрывшие солнце, пролетят мимо, не убив никого в своих душных объятиях. Стефан лишь раз попал в пыльную бурю и теперь вспоминал этот день с содроганием. Он и не думал тогда, что останется жив. Ему повезло. Буря прошла, а проводники бедуины, которые выкопались из-под куч песка, начали поднимать верблюдов, которые равнодушно откашлялись и снова приняли на спину свой тяжелый груз. Покорно, и с достоинством, как и всегда. Духи этой земли в тот день были на диво милостивы к людям, которые забрели в самое сердце пустыни.

Последний раз кого-то, похожего на Никшу, видели в городке Табук, который ромеи два года назад без боя сдали арабам. А вот после этого его следы терялись. Самым достоверным оказался рассказ какого-то старика, который когда-то видел «желтолицего» мальчишку с голубыми глазами. Вроде бы его купили и увезли в страну Ямама, но когда он это видел, и видел ли точно, старик сказать за давностью лет затруднялся. Это было очень давно. Страна Ямама была в самом центре Аравии, окруженная горами и пустынями Нафуд и Руб-эль-Хали. Скверное место, худшее из всего, что когда-либо видел Стефан.

«Желтолицые». Так здесь называли европейцев, к неописуемому удивлению Стефана, который желтолицым себя уж точно не считал. А вот белыми называли северных арабов, которые имели светлую кожу. Южане, что жили в Йемене, были почти черными, перемешавшись когда-то с выходцами из соседнего Аксума, могущественного Эфиопского царства. Европеец со светлой бородой был бы здесь так же заметен, как дэв ростом в десять локтей с золотыми рогами. Именно на это и рассчитывал Стефан, колеся по местным караванным тропам уже который месяц. Он даже нашел пару человек, явно привезенных из словенских земель, но они были слишком стары, чтобы оказаться его братом.

И, тем не менее, Стефан упорно шел вперед, покупая место в караванах арабов-иудеев, с которыми его свел почтенный купец Ицхак. Ибрахим, дальний родственник кесарийского торговца по жене, ехал рядом со Стефаном на верблюде, и его рот закрывался лишь для того, чтобы выплюнуть очередную горсть песка, который туда попал. Даже жара, иссушавшая рот и язык не могла остановить его. Он был на редкость болтлив. Ибрахиму было лет двадцать пять, и он в совершенстве владел навыком дорожной беседы, которая считалась у арабов отдельным видом искусства. Длинная дорога невероятно скучна. Ибрахим колесил по этим местам с детских лет, точно так же, как раньше это делал его отец, дед и даже дед его деда. Клан бану Ауф, к которому он принадлежал, кочевал в окрестностях Медины, и его вожди смогли договориться с мусульманами, находясь под их защитой и пользуясь всеми положенными правами. Они поначалу говорили на арамейском наречии, хорошо знакомом всему торговому люду, но понемногу Стефан усваивал и арабский язык, который оказался весьма сложным и необыкновенно образным.

— Ты хорошо знаешь вождя Ямамы? — спросил его Стефан, когда ветер дал передышку уставшим людям, а спасительный холодок накрыл пустыню вместе с