– Так у домовины и лежит, – наконец проронил конунг. – Уже остывать начал.

Он вышел на солнце и расправил плечи.

– Затворяйте курган, – велел Хёрдакнутссон дружинникам, возившимся у кострища. Потом Горм повернулся к прямоугольнику входа в полый холм и тихо, так что только Харальд расслышал, сказал:

– Мы выполнили наши клятвы.

Конунг Горм Старый стоит у начала танемаркской истории. Хотя ему и предшествует череда полумифических правителей, Горм был первым, кто оставил о себе неизгладимую память в письменной форме – камень на вершине йеллингского погребального холма с четырьмя рядами рун, по преданию, высеченных самим Гормом в память о его жене Тире Осфосдоттир. Рядом с этим рунным камнем стоит еще один, поставленный Харальдом и Гуннхильд Матерью Конунгов в честь самого Горма, а чуть поодаль – гранитное изваяние, вытесанное гросс с небольшим лет позже. Скульптура изображает длиннобородого старца, спящего в кресле с открытой книгой в руках, молодую женщину, ласково смотрящую на старика сверху через спинку кресла, и большую собаку, свернувшуюся у его ног.

Этот образ начинает внушительных размеров иконографию, посвященную Горму Старому – коленопреклоненный Горм, на морском песке оплакивающий смерть своего младшего сына Кнута, Горм, кладущий венок полевых цветов к подножию рунного камня Тиры, Горм, под зимний солнцеворот дарящий внукам пряники (автор последней картины, похоже, слегка сомневался, изображает он Горма, Одина, или Погоду), и так далее. Живопись и скульптура в согласии показывают благородного старца, обычно в сопровождении огромного лохматого пса. К его непременным атрибутам также можно отнести меч и книгу. С Гормом нередко присутствуют Тира, обычно выглядящая на несколько десятков лет моложе супруга, Гуннхильд (следует заметить, что памятник на холме изображает с Гормом именно Гуннхильд, а не Тиру, как часто думают), Хельги Освободитель, Харальд, Кнут, Тихомысл Зоркий, Кирко Хронист, или Кнур Дурная Слава.

Довольно легко заметить, что среди всех этих изображений нет ни одного прижизненного, что неудивительно, если учесть время, когда жил Горм, когда портреты даже популярных фигур были большой редкостью. Даже на скиллингах, чеканившихся в Танемарке в то время, на одной стороне изображался пес, а на другой – руны с именами законоговорителя (Горм, кстати, пережил трех) и конунга.

Здесь следует сделать некоторое отступление. В немногих уцелевших под натиском ледников фрагментах предшествующих эр, нас часто удивляют отдельные черты сходства с позднейшей эпохой[201]. Очарование Кудиопартено, спрыгивающей с коня в объятия Алазона на одном из пиматолумских рельефов, конечно, усиливается дюжинами веков, отделяющими нас от влюбленных. Штурвал аэронаоса, разбившегося в дебрях Нотэпейро вскоре после прихода льдов, вряд ли привлек бы столько внимания, если бы речь шла об одном из первых воздухолетов Альдейгьи.

Что же касается сравнительно недавних времен – веков после отступления льда, тут мы, наоборот, чаще представляем прошедшее более «современным», чем это было на самом деле: ведь участники тогдашних событий от нас всего в дюжине с небольшим поколений.

И тем важнее в менее давнем прошлом вдруг заметить нечто особенно неожиданное, непривычное.

В Танемарке времен Хёрдакнута, отца Горма, вероятность того, что новорожденный младенец не доживет до двух лет, была около одной трети. Высшим достижением техники был примитивный паровой водомет, запаса топлива для которого хватало на то, чтобы приводить корабль в движение в лучшем случае несколько дней. Бумага была неизвестна за пределами багряной гегемонии, и саги изустно передавались сказителями. Да что там, когда внука Горма и правнука Хёрдакнута Свейна за год пригласила на свою свадьбу Рин, владетельница замка Целой Бяпли на Изогнутом Острове, выяснилось, что представления просвещенной госпожи кипарисового трона о размерах круга земного были настолько приблизительными, что к моменту торжества, Свейн с поездом только начал пересечение Великой Степи. Сегодня его путешествие заняло бы примерно три часа – час на ванскипе от Йеллинга до космодрома Уседом, час на суборбитальном челноке до космодрома Китсилано, и час оттуда на гидроптере. Кстати, в Гормовы времена, время мало где велось по часам – у большинства бондов, ложившихся с темнотой и поднимавшихся с рассветом, ни солнечных, ни тем более механических часов не было и в помине. В тех же немногих городах, где были башенные часы, знали только свое время: в самом деле, как согласовать стрелки во Фрамиборге, в Глевагарде, и в Альдейгье – не по радио же? Да и зачем? Во времена Горма земной круг казался больше и медленнее нынешнего в сотни раз, и час нередко был пренебрежительно малой единицей для измерения времени, не говоря уже о меньших его составляющих.

Хоть часть приведенных здесь примеров не очень важна, она приближает удаленного на века исследователя к его главной, по сути, цели: пониманию, «общему языку» с прошлым; напоминает об осторожности, осмотрительности даже в сравнительно недалеком историческом путешествии.

Поэтому можно сказать, что совершенно современная на вид и потрясающая своим реализмом картина времен законоговорительства Сварта на серебряном зеркале работы Йигино, считающаяся (с некоторой исторической обоснованностью) изображением супруги Горма Тиры, скорее представляет исключение, чем правило. Ясный взгляд ее зеленых глаз пронзает густую пелену: в прошлом, даже не отделенном от нас темной эрой оледенения, многое туманно. Так, несмотря на то, что Горм был первым правителем, объединившим Танемарк и через лендманнов и епархов контролировавшим значительные территории на юге, сохранилось на удивление мало достоверных исторических документов о первом конунге Танемарка. Ему приписывается авторство нескольких поэтических фрагментов, передававшихся несколько веков в устной традиции и впервые записанных фольклористами, уже когда колонисты Хейма заселяли Драйген. Он несколько раз упоминается в Первой Островской Летописи, в Саге об Эгиле, и в Коннахтском Свитке. Единственный первоисточник, где жизнь Горма изложена более или менее подробно, это Закат Гегемонии Кирко Хрониста, но достоверность событий в изложении Кирко ставилась более поздними историками под сомнение как в связи с активным участием в событиях духов и говорящих животных, так и в связи с его предвзятостью, действительной или кажущейся.

То, что достоверно (не из фольклора) известно, это что в последние годы законоговорительства Сварта Каменное Слово, Горм захватил Слисторп (затем переименованный в Хейдабир), таким образом объединив Танемарк. Он участвовал в набегах Йормунрека Хаконссона на Килей, Гуталанд, и Лимен Мойридио (правда, источники расходятся в описании его роли). В конце концов, Йормунрек был убит Гормом в поединке за право жениться на Тире анассе (здесь источники еще резче расходятся: и Первая Островская Летопись, и Закат Гегемонии вообще дают существенно более отрицательную оценку правления Йормунрека конунга). После смерти Йормунрека, его брат Хакон Добрый стал конунгом Свитьи, женившись на одной из сестер Горма, брат Горма Хельги и его сестра Аса возглавили Фрамиборг и Совет Семи Племен в Винланде соответственно, а остатки войска Йормунрека бежали в Лейган, где были разбиты Брианном из Коннахта и Гормом, провозглашенным конунгом на тинге Хроарскильде в первый год законоговорительства Роала Сурового. Затем Горм был конунгом Танемарка восемьдесят три года, до самой своей смерти, после которой его сменил Харальд Диковина в Ухе, к тому времени уже очень немолодой, кто вскоре просил тинг передать правление своему сыну Свейну Вилы. В течение этих восьмидесяти с лишним лет, очень мало известно о том, чем занимался Горм. Он вновь упоминается в летописях и свитках уже по достижении глубокой старости. Подобно патриарху Туле Эгилю, Горм пережил одного из своих сыновей, Кнута, погибшего при испытании подводной лодки. Трогательно оплакав его смерть, Горм вскоре похоронил и Тиру, украшение Танемарка. Согласно Первой Островской Летописи, сам Горм умер спустя один год и один день после Тиры, закончив вытесывать ее рунный камень, и был погребен Харальдом, Гуннхильд, и Свейном, рядом с супругой, в соседнем погребальном покое от Хёрдакнута и его двух жен.