Не бывать тебе в живых,
Со снегу не встать,
Двадцать восемь штыковых,
Огнестрельных пять.
Горькую обновушку
Другу шила я,
Любит, любит кровушку
Русская земля.
А горечь к женскому непостоянству у Гумилева вылилась в сонет:
Мой старый друг, мой верный Дьявол
Пропел мне песенку одну:
Всю ночь моряк в пучине плавал,
А на заре пошел ко дну.
Он слышал зов, когда он плавал —
«О, верь мне, я не обману!»
Но помни, — молвил умный дьявол —
Он на заре пошел ко дну!
И все-таки каждую он вводил в свой Мир:
Уедем, бросим край докучный
И каменные города,
Где Вам и холодно, и скучно,
И даже страшно иногда.
В горах, где весело, где ветры
Кричат, рубить я стану лес,
Смолою пахнущие кедры,
Платан, встающий до небес.
Я буду изменять движенье
Рек, льющихся по крутизне,
Указывая им служены,
Угодное отныне мне.
А Вы, Вы будете с цветами,
И я Вам подарю газель
С такими нежными глазами,
Что кажется, поет свирель;
Иль птицу райскую, что краше
И огненных зарниц, и роз,
Порхать над темно-русой Вашей
Чудесной шапочкой волос.
Когда же Смерть, грустя немного,
Скользя по роковой меже,
Войдет и станет у порога, —
Мы скажем смерти: «Как, уже?»
И, не тоскуя, не мечтая,
Пойдем в высокий Божий рай,
С улыбкой ясной узнавая
Повсюду нам знакомый край.
Насмешница-судьба — перечеркнуть жизнь такого человека на взлете! «Кто кончил жизнь трагически — тот истинный Поэт!» — как точно сказал Владимир Высоцкий.
С меня при цифре 37
В момент слетает хмель.
Вот и сейчас как холодом подуло!
Под эту цифру
Пушкин подгадал себе дуэль,
И Маяковский лег виском на дуло!
Вот и Гумилеву на время ареста было всего 35. Не помог ему авантюрист и чекист Яков Блюмкин — тот самый:
Человек, среди толпы народа,
Застреливший императорского посла.
И роковая женщина-комиссар из «Оптимистической трагедии» («Ну?! Кто еще хочет попробовать комиссарского тела?!») — в реальной жизни красавица-революционерка Лариса Рейснер, когда-то страстно любившая Поэта, тоже ничего сделать не смогла. Как и другие.
А ведь было «много их, сильных, злых и веселых, / Убивавших слонов и людей, / Умиравших от жажды в пустыне, замерзавших на кромке вечного льда», которые ценили своего Поэта и пытались как-то помочь.
Но зародившийся монстр репрессивной машины — это не слон, его так просто не убьешь, он сам требовал крови, крови и крови, эти пока еще тонкие ручейки скоро сольются в океан крови!
В красной рубашке с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь в ящике скользком, на самом дне.
Не защитил «конквистадора в панцире железном» этот самый поэтический панцирь от нагановской пули палача!
Мальчик, который когда-то бегал вместе с моим дедом по ступенькам Первой тифлисской гимназии, написал:
Та страна, что могла быть раем,
Стала логовищем огня,
Мы четвертый день наступаем,
Мы не ели четыре дня.
Но не надо яства земного
В этот страшный и светлый час,
Оттого что Господне слово
Лучше хлеба питает нас.
И залитые кровью недели
Ослепительны и легки,
Надо мною рвутся шрапнели,
Птиц быстрей взлетают клинки.
И так сладко рядить Победу,
Словно девушку, в жемчуга,
Проходя по дымному следу
Отступающего врага.
И там же пророческое:
Я кричу и мой голос дикий —
Это медь ударяет в медь!
Я — носитель мысли Великой,
Не могу, не могу умереть!
Он и не умер! Он и сегодня мог бы с полным правом сказать, в настоящем и будущем времени:
Но когда вокруг свищут пули,
Когда волны ломают борта,
Я учу их, как не бояться,
Не бояться и делать что надо.
И когда женщина с прекрасным лицом,
Единственно дорогим во Вселенной,
Скажет: я не люблю Вас,
Я учу их, как улыбнуться,
И уйти и не возвращаться больше,
А когда придет их последний час,
Ровный, красный туман застелит взоры,
Я научу их сразу припомнить
Всю жестокую, милую жизнь,
Всю родную, странную землю,
И, представ перед ликом Бога
С простыми и мудрыми словами
Ждать спокойно Его суда.
Мы все одной крови
Не так давно судьба свела меня с удивительной женщиной! Мать одного из наших членов правительства, при этом совершенно не избалованная, как кто-то может подумать (как же, небожители!), адекватная, умная и с огромным добрым сердцем! Все видела на свете, через многое прошла, может, потому и не обольщается своим сегодняшним положением, знает, что «медные трубы» куда как большее испытание, нежели вода и огонь! И что бывает всякое, и только чистая совесть и следование своим принципам имеет значение!