Эрнестина Трокмортон сказала:

– Капитан! Шкет! А, вот вы где, – и заговорила явно с одним Кэмпом.

Шкет с извинениями откланялся, размышляя, не ангел ли она в самом деле, и спустился в сады.

Объятая пожаром цвета изумрудов и индиго, по мосту шла Ланья.

– Эй, – сказал он. – Не видела Денни?

Она обернулась:

– Вот ты – не видел. А ему одиноко.

Пол Фенстер, держа бокал под подбородком, обогнул Шкета и сказал:

– Господи боже, вы не поверите, что творится в «Апреле». Я уж и не думал, что выберусь. – И засмеялся.

Ланья не засмеялась и спросила:

– Что?

– Там целая толпа черных ребят – и у них целый спектакль. С ними белый мальчик, зовут Тарзан, и они выступают! И конечно, этот Роджеров симпатичный полковник из Алабамы тоже там – я рассказывал, он мне всю душу вымотал, пока я тут жил, – и он, разумеется, хохочет громче всех. Они на деревьях раскачивались, без шуток!

– А ты что делал? – Ланья уже смеялась.

– Обильно потел, – ответил Фенстер. – И прикидывал, как бы слинять. Знаете, есть такие люди – приходят на вечеринки в беретах и болтают о том, как бы мебель спереть; вот я их уже понимаю. Но таким, видимо, хватило ума уехать из Беллоны, пока еще ум помогал. А эти игры в Степина Фетчита[47] – короче, давненько я такого не видел, я вот к чему.

– Страдания, если не ошибаюсь, приближают нас к сердцу чего-то там, – сказал Шкет.

– Я, – ответствовал Фенстер, – очень, сука, надеюсь! – Он заворчал (приматно?) и ушел по мосту.

Ланья взяла Шкета за руку:

– …Денни?

– Ага.

– Я только что его видела. – Ее платье черно мерцало. С подола наползало серебро. – В «Марте». – И она указала подбородком.

Он сказал:

– Ты прекрасна.

И подумал: она печальна.

– Спасибо. Тебе правда нравится платье?

Он кивнул, все кивал и кивал, и вдруг она рассмеялась и пальцами закрыла ему рот.

– Верю, верю. Но уже подозреваю, что это перебор. Я-то планировала стоять столбом в изысканной уединенной беседке, в окружении свиты, а не носиться колбасой. Интересно, куда делся Роджер?

Шкет своими теплыми ладонями прижал к лицу ее, прохладные.

– Пошли поищем Денни.

У нее на талии занялась заря.

– Ты поищи, – сказала Ланья. – А я тебя найду потом. – Алое солнце в желтом гало затмило серебристую луну.

Он не понял, почему так, но ответил:

– Ладно, – и оставил ее на мосту.

В «Марте» ручей растекался прудом под чешуей недвижной листвы.

– Я этой гадине сказал! – Доллар покачивался на кривых ногах. – Я сказал этой гадине. Когда она такое учудила, да? Я ей высказал.

Денни сидел по-турецки на каменной скамье и, похоже, особо не вслушивался.

Шкет обошел пруд.

– Волну гонишь на моем празднике?

Доллар дернул головой; испугался.

Денни сказал:

– Доллар ничего такого. Он ничего не сделал.

– Я ничего не сделал, – эхом откликнулся Доллар. – Клевый праздник, Шкет.

Шкет положил руку ему на рябой загривок и сжал.

– Ты веселись. И не парься, ага? Места полно – гуляй где хочешь. Что-то припарило здесь – иди туда. Что-то припарило там – иди еще куда-нибудь. Если в третий раз припарит – скажи мне. Ясно? Сегодня странных солнц в небе нет.

– Да все нормально, Шкет. Все хорошо. – Испуганная улыбка погасла; Доллар просто погрустнел. – По чесноку.

– Вот и славно. – Шкет отпустил его шею и посмотрел на Денни. – А тебе как? Весело?

– Ну, наверно. – Расстегнутая рубашка выбилась у Денни из штанов. – Ага.

В оплетенные плющом ворота вошли скорпионы и прочие с Эрнестиной Трокмортон во главе.

Доллар сказал:

– Ой, эй! – и потрусил, позвякивая, следом, вкруг пруда и в другие ворота.

– Я это сниму. – Денни выпростался из жилета, достал пульт, выбрался из рубашки и сел, в одной руке вертя пульт, другую повесив на цепи. – Ланья говорит, у меня хорошо получается. Ни хера себе приблуда, а?

Шкет сел и положил руку на его сухую узловатую спину. Во взгляде мальчика мелькнуло некое облегчение.

Шкет погладил его по спине.

Денни спросил:

– Это ты зачем так? – Но улыбался в колени.

– Потому что тебе нравится. – Шкет с нажимом двигал рукой вверх-вниз по острой лопатке. От каждого нажатия Денни покачивался.

– Порой, – сказала Ланья, и Шкет обернулся, – я вам двоим завидую.

Шкет не перестал гладить Денни, а Денни не поднял головы.

– Почему? – Денни шевельнул плечами, поскреб шею.

– Не знаю. Видимо, потому, что ты можешь сказать другим… сказать Шкету, что хочешь такого, о чем я побоялась бы попросить.

– Почесать тебе спинку? – спросил Шкет.

– Да, – ухмыльнулась она. – Но не сейчас.

– Я смотрю, – сказал Шкет, – как вы играете. Кидаетесь друг в друга чем попало, таскаете друг друга туда-сюда. Я завидую вам.

– А ты?.. – Ланья потянулась к плечу Денни.

Но тот вскочил и шагнул вперед.

Шкет не понял, видел ли Денни ее руку; посмотрел, как ее лицо скользнуло сквозь обиду, а рука отдернулась.

Денни развернулся на кромке пруда и засмеялся:

– Ай, да вы оба… – И повернул ручку.

Ланья от шеи до подола заблистала чернотой; чернота пошла серебристым зерном; ее окатило алым.

– Эй, видала, я научился!

– Не то слово, – ответила Ланья.

Шкет встал и взял ее под руку:

– Пошли.

– Куда мы?..

Шкет ухмыльнулся:

– Пошли!

Она задрала бровь и пошла в остром любопытстве.

Денни пошел следом; его растерянность была отнюдь не так остра.

За поросшей плющом скалой Эрнестина глаголила:

– …кусковое крабовое мясо, не крабовые палочки! Потом яйца. Потом немножко хлебных крошек. И специальной приправы для краба. В Трентоне мне приходилось заказывать ее из Мэриленда. Но миссис Альт – и не могу описать, как я удивилась, – нашла целую полку в магазине на Темпл…