Госпожа довольна. Хочешь поцеловать мою ручку? — и она протянула руку с браслетом — змеёй. Рудольф схватил её и сорвал браслет. После чего смял его и, деформированный, бросил на стол. Нэя, обиженно вздрогнув губами, встала.

— Спокойной ночи. Провожать не надо. Кого мне тут бояться, кроме тебя.

И ушла. Обиженная. На что? Сама же затеяла дурацкую игру. Рудольф сбросил ужин рукой со стола на пол. Домашний робот всё уберет завтра. И злой, в одежде, лёг на свою постель. Раньше она никогда так себя не вела. Не значит ли это, что он стал давать ей ощущение власти над собой? Но ведь это была правда. Она не могла не чувствовать. Он уже не мог без неё тут существовать.

А Нэя, скользя туфельками по скользким дорожкам, залитым водой, и уже набрав ими воду, замочив подол роскошного платья, добралась до своего любимого бревна, где и устроилась, закутавшись в дождевик целиком, высунув лишь носик наружу. Домой не хотелось. Прошлое вдруг вышло на поверхность души, и как эта дождевая вода затопила её. Было сыро, но тепло. К ночи дождь перестал, чтобы к утру опять продолжить своё нудное занятие после краткого перерыва. Зачем она сохранила это платье? Почему он так и не вспомнил ту ночь, когда они встретились у берега реки, а она была в этом самом платье? Она не спросила, боялась услышать ответ, знала, каков он будет. Он не помнил той встречи. Не помнил и всё! Зачем ему, если он был в то время с тою, кого назвал «моё утешение». И любопытно было бы узнать, где она теперь — юное «утешение»? Ревновала ли Нэя? Тогда очень. Буквально провалилась в воронку безотрадности и вместо развлечения, разрешённого ей бабушкой, чтобы погулять по ночному городу и полюбоваться на чужое веселье, получила такую боль, такой удар! Пока шла прочь от Сада свиданий, задыхалась от плача и висла на руке провожатого. А тот ничего не мог понять, пугался за возможный спрос со стороны бабушки, если та увидит заплаканное лицо внучки. А ведь она не проливала слёз со дня гибели брата ни разу. Возникло ужасное чувство сворачивания всей будущей жизненной перспективы, поскольку жила она лишь надеждой на будущее воссоединение с ним.

«Чтоб ты сдохла! Чтоб ты расшиблась на кусочки»! — так она бормотала, даже осознавая, что не заслужила случайная девушка такой кары. К тому же присутствие рядом Чапоса объясняло ей всё, что за «утешение» и какого оно сорта. А вот Азира да! Она так и осталась не прощённой, ненавистной. Может, от того, что именно Азира, единственная после Гелии, была вхожа в его хрустальную мансарду? Разобраться в себе Нэя не умела. Зачем ушла? Обидела его? Вызвав такое потрясшее его впечатление, не дала ему проявить свою любовь сегодня. А как могло бы быть прекрасно сейчас, сию вот минуту… А всё же ему необходимо устраивать подобные разгрузочные дни, чтобы он не пресыщался своей властью над ней, своим вечным торжеством. Ей-то он позволял это торжество понарошку, играя этим. А ей хотелось подлинного женского своего торжества.

Азира в платье со шлейфом, сотканным из нитей дождливой тоски

…Как-то, прибыв к ним в очередной раз, Азира увидела её в этом платье. Она открыла свой большой рот ещё больше. Ей не был доступен подобный шик. Никогда. Она не понимала, что дело не в тряпке, а в самой Нэе.

— Продай! — стала умолять она.

— Но ведь твой аристократ сейчас с тобой и видит, что это моё платье? — удивилась Нэя

— Да плевать мне на него, — Азира пренебрежительно оскалилась, — я хочу поразить другого.

— Кого?

— Есть у меня один. Не главный, но шикарный. Я с ним редко когда встречаюсь. Он живёт в хрустальном доме в городе в лесу. Он умеет любить меня, как умеет любить только Надмирный Отец свою жену Мать Воду, — и она стала показывать кристаллы разных цветов, искусно просверленных и спаянных цепочкой из дорогого белого металла, — Делал один мастер в столице. А кристаллы беру у него… у него их там полно. Не хотел давать. Но я сама стырила. Имею право за свою любовь. Мне же нет в этом деле равных.

— У тебя же плоская грудь, куда тебе моё платье? — умышленно грубо сказала Нэя, разозлившись на наглую шлюху.

— И что? Ты перешей. На меня. А я заплачу. Или сшей новое. А маленькая грудь многим нравится. Например, одному человеку, входящему в саму Коллегию Управителей. Аристократу Ал-Физу. Он просто теряет от меня голову.

— От тебя все теряют голову. И как тебе не надоело любить безголовых, — ворчала Нэя. Она почти прощала ей Рудольфа, поскольку Азира никого из своих мужчин не любила. — Так ты любишь Ал-Физа? Он у тебя главный? — Нэя зло наслаждалась тем, с каким порченым существом связал себя её прошлый возлюбленный.

— Я согласилась бы признать его единственным только в том случае, если бы он сделал меня аристократкой. Своей женой. — Слушать Азиру было смешно. Никто и никогда не сделает из неё аристократку, никто и никогда не приведёт её в Храм Надмирного Света. И жалкие неосуществимые мечтания танцорки также примиряли с нею. Того, кого жалко, нельзя уже ненавидеть. Азира же упивалась своими откровениями о властном аристократе, — Мужчина он не молодой, но такой, знаешь, неустанный и с очень большим… э-э. Как бы тебе объяснить, неопытной девушке? С большой потребностью в половых контактах с утонченно-умелыми девушками. — Азира недвусмысленно изобразила в воздухе руками, что она имела в виду, дразня Нэю порнографической пантомимой. — Я буду для тебя отличной учительницей для утончённого секса с твоим стариком. В качестве же оплаты, за обучение, будешь шить мне платья на мой вкус.

— Да, — вздохнула Нэя, отлично владея собой, — теперь понятно, почему тебя избирают те, кто, похоже, с головой не дружат.

— Главное, дружат со мною. Разве моё искусство заключено в каком-то там вымени? Оно вот и есть у некоторых, но сами-то они живут со стариками.

— Я не шью на заказ. Я не мастеровой какой-нибудь, колющий себе руки из-за куска хлеба. Хочу шью для души, хочу нет. Тебе-то платье к чему? Ты как раз мастер для тех дел, для которых платье помеха.

Глаза Азиры зло засверкали. Даже будучи в доме Тон-Ата третьесортной гостьей, она никогда не любезничала с хозяйкой, не притворялась и вела себя нахально, как в далёком детстве, не признавая той дистанции, какую и полагалось проявлять всем по отношению к хозяйке, — Для соблазна, дура ты аристократическая! Не голой же