А казаки Тараса Бульбы бодро затягивают свой старый национальный гимн: «по улице ходила большая крокодила, она, она – зеленая была». («Тарас Бульба», постановка Грановского[592], 1936 г.).

Впрочем, было бы не совсем справедливо в области художественной приписывать кинематографу исключительное значение для ознакомления Запада с древней и новой русской историей. Другие отрасли современного искусства тоже сыграли в этом полезном деле немаловажную роль. Например, – оперетта. Со слов своих русских знакомых я, например, знаю, что перед последней мировой войной в Вене шла очень интересная музыкальная вещица из русской жизни, в которой главными действующими лицами были три сестры: Аннушка, Матушка и клайне Бабушка. К сожалению, я не догадался спросить очевидцев, в чем было содержание этой веселой комедии. Надеюсь, что она не имела никакого отношения к трем чеховским сестрам.

Австрийцы в те времена, нужно сказать правду, проявляли вообще недюжинный интерес ко всему русскому. Одна русская дама, проезжая по Австрии, слышала в купе вагона, как какой-то почтенный немец уверял своих слушателей, что в России во время морозов жители носят чехлы на носах. Возмутившись подобной клеветой, наша соотечественница стала горячо опровергать немца, но с горечью заметила, что окружающие ее опровержениям не верят. Очевидно, оратор был известным местным профессором, специалистом по ледниковой эпохе.

Однако возвращаясь к чистому искусству, я должен сказать, что никогда в жизни мне все-таки не приходилось встречать такого замечательного художественного произведения из русской жизни, как оперетта моего знакомого французского композитора – графа К. Жил я тогда, в первые годы эмиграции, в одном из предместий Парижа, в усадьбе этого графа. Почти все квартиры его дома были заняты нашими русскими беженцами.

И вот однажды, граф с самодовольной хитрой улыбкой говорит мне:

– А вы знаете, я написал оперетту из вашей русской жизни.

– В самом деле? А из какой эпохи сюжет?

– Историческая. Из времен Екатерины Великой. Уже написал и отправил на одобрение антрепренеру. Я бы раньше сказал вам об этой работе, но боялся, что ваши русские узнают, начнут давать советы, помешают вдохновению. А тема, вы увидите, очень забавная. главное действующее лицо – князь Поська. Старый фаворит Императрицы. Доктора посадили его на строгий режим: он долгое время не должен питаться ничем, кроме женского молока. И вы представляете картину моего второго акта – пир во дворце Екатерины; князь Поська сидит на почетном месте. С одной стороны его – одна кормилица. С другой – другая. А он вспоминает о битвах с половецкими ханами и нагибается время от времени то к правой кормилице, то к левой…

И граф закатился неудержимым радостным смехом.

Я так и не узнал, была ли поставлена на сцене эта оперетта, или нет. Но второй акт с Императрицей, с князем Поськой и с его питательными соседками до сих пор ярко встает в моей памяти.

Я понимаю: нельзя было требовать от древних и средневековых путешественников слишком точного ознакомления с территорией и населением далекой Восточной Европы.

Для Геродота, – если принять во внимание его время, – и то хорошо, что он, при своей вдумчивой осторожности, нашел на нашей земле только людоедов – андрофагов, будинов, меланхленов и таинственных гипорбореев. Никто бы из нынешних русских историков не бросил в него камнем, если бы он у нас встретил летающих людей – птероантропов, племена двухголовых – бицефалов, или целые народы четвероногих – тетраподов. Не могли бы слишком сурово порицать мы и путешественников средневековых и даже иностранных посланников при царе Алексее Михайловиче, если бы они кроме хлопцев, нашли в России племена дивчат и дидусей. Мы бы поняли и с чистым сердцем простили бы западного этнографа начала новых веков, если бы он подробно описал в Москве рынок птиц, предназначенных для обряда бракосочетания в церквах. Да, что говорить! Мы готовы забыть даже Александру Дюма его пышную клюкву, сознавая, что автору трудно было продраться сквозь заросли, чтобы обследовать ее досконально.

Но потом? После них? Ведь наступила же новая эра! Пал ужасающий царский режим, отталкивавший Европу от близкого соприкосновения с Россией, препятствовавший ознакомлению с нею. Величайшая революция своим блеском ослепила весь мир. Дала простор западной научной пытливости, привлекла к себе восторженное внимание культурного общества.

И что же?

Водка в самоварах, кнуты на пирах, боярские шапки в петербургских салонах, казачьи гимны с крокодилами, чехлы на носах, Аннушки, Матушки, Бабушки, князья Поськи с кормилицами… и над всем этим – черное знамя снежной тоски, созданной испорченными часами славянской души.

А что в высшей степени грустно, – никак не могут помочь разобраться в этом сложном русском вопросе ни западные рабочие, влюбленные в современную Россию, ни даже прославленные западные академики.

Восторженная сознательная французская работница, побывавшая в Советской России, пишет о своих впечатлениях: «Я смотрю из окна вагона на станцию. Поезд стоит короткое время. Русские люди торопливо бегут по платформе и в небольших ведерках несут свой национальный напиток „кипиаток“».

А что касается академиков, то они, разумеется, не ограничиваются мимолетными впечатлениями, а берутся за большие художественные полотна, чтобы со своей стороны тоже отдать дань всеобщему вниманию к возрожденной восточной стране.

Вот, для примера, роман «Кенигсмарк», труд почтенного академика Пьера Бенуа[593], автора нашумевшей «Атлантиды». Этот роман написан после нашей революции и имел огромный успех в переделке на экранную плоскость.

Героиня – великая княгиня Лаутенбургская, русская по происхождению, православная, носящая три имени: Аврора-Анна-Элеонора. И вот что рассказывает своему европейскому слушателю эта православная Аврора-Анна-Элеонора:

– Я – принцесса Тюменская. Я знаю, что ваши западные исторические сведения почти ничего не содержат в себе относительно нас. Но если бы ты поехал в Самарканд, в Каракорум или хотя бы в Тифлис, ты бы прочел в старых монгольских хрониках вещи, которые заставили бы тебя задуматься о древности нашего происхождения. Ты бы понял, что все ваши Бройи и ваши Кумберланды лишь парвеню сравнительно с нами. Существовал князь Тюменский, который был обезглавлен за то, что сопротивлялся Ярославу Великому… Другой, гораздо позже, так беспокоил Ивана Грозного, что этот последний предпочел с ним вести переговоры и послал ему чудесные подарки, в числе которых – большие часы с зодиаком из сапфиров. Не надо думать, что, борясь с царем, мы были дикарями. Борис Годунов нуждался в нас против татар, черкесов и черемисов. Один из моих предков, крестный сын Петра Великого, участвовал в большой атаке под Полтавой, в награду за что царь не беспокоил его своими реформами. Есть у нас портрет, который его представляет в шапке, в тулупе из золота и с длинными усами, которые царь заставил всех других срезать. Мой прадед Владимир командовал корпусом астраханских казаков, которые разбили бивуак на