присвоении герцогства Пармского ей и сыну доходили до нее постепенно. Она жестоко страдала, ибо хотя и не была наделена силой, порождавшей великую преданность, была мягкой и доброй, питала привязанность к Наполеону и подлинную материнскую нежность к королю Римскому. Прекрасное герцогство Пармское, где ей предстояло править в одиночестве, было, конечно, некоторым возмещением за ее потери, однако в ту минуту она едва ли думала о нем: вид мужа, низвергнутого с высочайшего из тронов в своего рода тюрьму, трогал ее слабую, но совсем не бесчувственную душу. Ей хотелось мчаться в Фонтенбло, броситься в объятия Наполеона и не оставлять его более, а заставляло колебаться желание повидаться с отцом, дабы добиться от него Тосканы, желание, в котором поощрил ее сам Наполеон. И когда прибыли посланцы Александра и императора Франца, дабы взять ее под свое покровительство, она охотно сдалась им, не подозревая, что сделается вместе с сыном заложницей, которую коалиция не выпустит более из рук. Решили, что она отправится в Рамбуйе и примет визит своего отца.

Император Австрии вступил в Париж 15 апреля и был встречен с большой пышностью союзниками и с большой холодностью парижанами, сурово осуждавшими поведение отца императрицы. Затем он отправился в Рамбуйе, чтобы повидаться с дочерью. Он осыпал ее свидетельствами нежности и постарался убедить в том, что невзгодами своими она обязана только мужу; что Австрия делала всё, чтобы добиться почетного мира в Праге, Франкфурте и Шатийоне; что Наполеон, конечно, гений, но совершенно безрассудный, доведший Европу до крайностей; что он, император Австрии, не мог поступать иначе и его долг государя выше отцовских чувств; но что его отцовская любовь не осталась в стороне, ибо он припас дочери прекрасное герцогство в Италии. Она станет его государыней, сможет посвятить себя сыну и уготовить ему сладостную и мирную будущность, сможет, если захочет, видеть мужа и даже жить с ним по окончании ужасной бури, но теперь ей лучше отдохнуть в Вене, где ее окружат семейной заботой. Неприлично присоединяться к Наполеону и ехать через Францию на положении узницы: она станет для него обузой, а не помощью. А между тем жизнь и безопасность побежденного и безоружного императора вверены чести монархов-союзников, и потому она может за них не опасаться и спокойно провести первые дни разлуки в объятиях семьи и воспоминаниях детства.

Находя ласковые предложения отца удобными для своей слабости, Мария Луиза повиновалась его желаниям и согласилась отправиться в Вену, в то время как Наполеон будет направляться на Эльбу. Она поручила Коленкуру передать Наполеону ее заверения в любви, постоянстве и желании как можно скорее с ним воссоединиться и привезти к нему сына, о котором обещала заботиться.

Братья Наполеона, его сестры и мать уехали после отбытия Марии Луизы и старались как можно скорее добраться до границ Швейцарии и Италии, дабы избежать публичных унижений, которые всем им грозили. Министры и агенты императорского правительства, сопровождавшие Марию Луизу в Блуа, также вначале разбежались, а потом в большинстве своем вернулись в Париж и поддержали акты Сената.

Наполеон пребывал в Фонтенбло, совершенно покорившись судьбе и с нетерпением ожидая конца приготовлений к путешествию, чтобы отправиться, наконец, в то место, где вкусит покой. С каждым днем пустота вокруг него ширилась.

Мы знаем, как расстались с ним Ней и Макдональд. Удино, Лефевр и Монсей его покинули, каждый по-своему. Бертье также удалился, но в некотором роде по приказу своего повелителя: Наполеон вверил ему командование армией, чтобы тот передал его временному правительству и во время передачи мог подтвердить звания, ставшие наградой за пролитую в последней кампании кровь. Бертье обещал вернуться. Наполеон ждал его, но, по мере того как проходили часы и дни, терял надежду увидеть вновь и страдал, не жалуясь. Бертье не приезжал, зато каждый день уезжал кто-нибудь из высших чинов. Одни уезжали по причинам нездоровья, другие по семейным или деловым обстоятельствам; все обещали вернуться, никто и не думал возвращаться. Наполеон делал вид, что входит в обстоятельства каждого, и сердечно пожимал руки отбывавшим. Постепенно дворец Фонтенбло опустел. Наполеон при жизни присутствовал, казалось, при собственном конце.

Однако некоторых ничто не могло поколебать. Друо, с неодобрением в душе, печалью на лице, почтением на устах, оставался при своем несчастном повелителе. Бертран последовал его великодушному примеру. Коленкур и Маре также остались. Первый был не бльшим льстецом, чем обыкновенно, Маре сделался льстецом неожиданно, доказывая, что его поведение вызвано искренним, абсолютным, не зависящим от времени и обстоятельств восхищением Наполеоном.

Долгая агония, наконец, завершилась. Прибыли комиссары держав, и Наполеон превосходно их встретил, за исключением прусского представителя, навеявшего ему два мучительных воспоминания: о его старой вине в отношении Пруссии и отвратительном поведении прусской армии в наших разоренных провинциях. Он обошелся с ним вежливо, но холодно.

Наконец, утром 20 апреля Наполеон решился покинуть Фонтенбло. Батальон его гвардии, которому назначалось последовать за ним на остров, был уже в пути. Сама гвардия квартировала в Фонтенбло. Наполеон захотел попрощаться с ней. Он построил ее вокруг себя во дворе замка и сказал своим глубоко взволнованным старым солдатам следующие слова:

«Солдаты, вы мои старые товарищи по оружию, вы всегда были преданы мне, но теперь нам придется проститься. Я мог бы остаться с вами дольше, но пришлось бы продолжать жестокую борьбу и добавить, возможно, к войне с захватчиком войну гражданскую, и я не решился раздирать дольше лоно Франции. Наслаждайтесь покоем, который вы по справедливости обрели, и будьте счастливы. Меня же не жалейте. У меня осталась миссия, ради которой я буду жить: я расскажу потомкам о совершенных нами вместе великих делах. Я хотел бы всех вас обнять, но позвольте мне обнять знамя, которое вас представляет».

И тогда, притянув к себе генерала Пети, знаменосца Старой гвардии, который был совершеннейшим образцом скромного героизма, Наполеон прижал к груди знамя и генерала под крики и слезы присутствовавших, а затем бросился, с увлажнившимися глазами, в карету, растрогав даже сопровождавших его комиссаров.

Его путешествие поначалу было неторопливым. Генерал Друо возглавлял движение в первой карете. Наполеон следовал за ним, в его карете находился генерал Бертран; за ними следовали комиссары. Во время первых этапов кортеж сопровождали подразделения конной гвардии. Дальше, за недостатком подразделений, двигались без эскорта. В этой части Франции, до середины Бурбонне, Наполеона встречали приветственные возгласы народа, который хоть и проклинал конскрипцию и подати, видел в нем несчастливого героя и доблестного защитника родной земли. В то время как толпа окружала его карету с криками «Да здравствует Император!», вокруг кареты комиссаров раздавались крики «Долой иностранцев!». Много раз Наполеон извинялся перед ними