тревожными взглядами и, слушая донесение: «Немецкие танки ползут к командному пункту», – спокойно проговорить: «Выкатить гаубицы для стрельбы прямой наводкой, а пока давай обед кончать!»

Когда наладили связь, Родимцев позвонил командарму и доложил о переправе дивизии.

Командарм сказал ему:

– Имейте в виду, передышки после марша не будет, надо наступать.

– Есть, товарищ командующий, – ответил Родимцев и подумал: «Какая уж тут передышка».

Родимцев вышел на воздух. Он присел на камень, закурил, поглядел на далекий левый берег, задумался.

На душе у него было тяжело и спокойно – знакомое ему чувство, приходившее в самые трудные часы войны.

В солдатской пилотке, с накинутым на плечи зеленым ватником, сидел он поодаль от общей суеты человеческого муравейника.

Он казался значительно моложе своих тридцати шести лет, и посторонний, поглядев на худощавого, светловолосого военного с юношескими чертами лица, не подумал бы, что этот кареглазый миловидный человек, рассеянно и грустно глядящий вокруг себя, и есть командир дивизии, первой высадившейся в осажденном и наполовину занятом немцами городе.

За те часы, что Родимцев был оторван от дивизии, жизнь тысяч людей, подобно воде, ищущей удобного и естественного русла, уже пошла своим чередом.

Люди, где бы они ни находились – на узловой станции, в ожидании пересадки, на льдине, плывущей по Северному океану, и даже на войне, – всегда стараются поудобней улечься, усесться, потеплей укрыться.

Это естественное стремление всякого человека. Часто на войне это естественное стремление не противоречит целям боя. Солдаты выкапывают ямы и рвы, чтобы укрыть свои тела от стальных осколков, и стреляют по противнику. Но иногда инстинкт сохранения жизни побеждает все остальные помыслы в бою.

Сидя на камне, Родимцев равнодушно, мельком просматривал донесения полков об успешном строительстве обороны на берегу.

Он видел, что все эти меры внешне были как будто совершенно разумны с точки зрения самосохранения дивизии, самосохранения полков и батальонов. Но вот оказалось, даже умница Вельский не мыслит, что в этот час речь идет не об обороне дивизии, расположившейся у самой волжской воды.

– Вельский! – позвал Родимцев. – Погляди-ка, меня тут не было, и вы затеяли на берегу оборону строить. Давай все же подумаем… – И он помолчал, приглашая Вельского подумать. – Что мы имеем? Один полк от нас оторван, связь с ним ерундовая. Сидим мы тут в пяти метрах от воды, начнем обороняться, что будет? А? Нас всех, как кутят, немцы в Волге утопят. Обмолотят минометами и утопят. Вы знаете, какие у них силы?

– Что ж делать, товарищ генерал? Какое вы принимаете решение? – с тихим спокойствием спросил Вельский.

– Что делать? – задумчиво спросил Родимцев, на мгновение поддаваясь спокойствию Вельского, и тут же громко и раздельно проговорил: – Наступать! Штурмовать! Врываться в город! Вот что надо делать. У нас одно преимущество – внезапность, а у них преимуществ сто да еще сто.

– Правильно, – сказал комиссар дивизии, и ему показалось, что именно об этом он думал все время, – правильно, не ямки копать нас сюда прислали.

Родимцев посмотрел на часы.

– Через два часа я доложу командарму, что готов наступать… Вызовите ко мне командиров полков. Я нацелю их на новую задачу: с рассветом наступать! Разведданные у вас слабенькие очень. Немедленно поставьте задачу дивизионной разведке. Свяжитесь с разведотделом армии, выжмите все данные о противнике, уточните его передний край, расположение огневых средств. Проверьте связь с огневыми в Заволжье. Готовьте своих людей наступать, а не обороняться. План города вручить всем командирам и комиссарам. Они через несколько часов будут воевать на этих улицах. Действуйте.

Говорил он негромко, но властно, точно легонько толкая Вельского в грудь.

Вавилов крикнул своему ординарцу:

– Немедленно вызвать ко мне комиссаров полков!

Командир и комиссар переглянулись и одновременно улыбнулись друг другу.

– В эту пору мы обычно после обеда в степь гулять ходили, – сказал Родимцев.

Поток человеческих действий зарябил, заволновался. Родимцев положил первый камень плотины, чтобы по-новому заставить работать духовную и физическую силу людей. Этот человек еще несколько минут назад сидел на камне, отчужденный от общей суеты и работы. Вскоре давление его воли чувствовали не только в штабе, не только командиры полков и батальонов – оно сказалось во взводах, его ощутили красноармейцы. Рытье окопов и блиндажей на берегу уже не казалось самым спешным и важным делом.

Все чаще в полках и батальонах говорили: «генерал отменил», «генерал не велел», «генерал приказал», «первый одобрил», «первый торопит», «первый сейчас проверять будет».

А среди красноармейцев уже шел свой разговор – по десяткам признаков стало ясно, что произошло нечто новое, совершенно иное, не то, что было час назад.

– Шабаш, откладывай лопату, старшина дополнительно патроны выдает.

– А бутылки с горючкой вам выдавали? Еще по две гранаты дают. А пушки на откос выкатывают…

– Родимцев приехал, наступать на город будет.

– Нашего майора, связные говорят, позвал: «Ты что думаешь, я тебя сюда привел ямки копать?»

– В первом взводе бойцам по сто граммов водки раздают и шоколаду по две плитки.

– Да, брат, если солдату шоколад – плохо дело, будет нам шоколад.

– По пятьдесят патронов дополнительно выдали.

– В темноте, наверное, пойдем, заблудим еще тут, ох, страшно тут ночью.

По вызову комиссара дивизии первым явился комиссар полка Колушкин – в довоенное время известный в Сталинграде комсомольский и партийный работник.

Ему хотелось рассказать комиссару дивизии о том, что он ходил на развалины дома, где жил когда-то, щупал рукой теплые от пожара стены и в пустой коробке дома нашел куски штукатурки, покрытой голубой краской, которой перед майским праздником в 1940 году отделал одну из комнат в своей ныне разрушенной квартире. Но комиссар дивизии был нахмурен и озабочен.

Вскоре пришли еще один старший батальонный комиссар и три батальонных.

– Берите блокноты, вот вам задача, – сказал комиссар дивизии, – нацеливайте политсостав на политработу в наступательном бою.

И он стал диктовать пункт за пунктом.

– А как с планом лекций? – спросил один из писавших.

– Отменим. Живая короткая беседа! Оборона Царицына – оборона Сталинграда, обобщение боевого опыта. Знакомьте с планом города. – И, обратившись к ординарцу, сказал: – Теперь комиссара тыла и редактора мне вызови.

Вскоре в штабах полков и батальонов, на батареях и в минометных ротах, в отдельном саперном батальоне забелели блокноты старших и младших политруков; агитаторы пошли в роты и в отделения проводить беседы.

В сумерки комдив в сопровождении двух автоматчиков пошел берегом, вдоль самой воды, на доклад к командующему.

Было тихо, лишь изредка слышались одиночные винтовочные выстрелы, должно быть, боевое охранение старалось рассеять вечернюю жуть, заглушить поскрипывание жести и шорох обваливающихся камней.

Вернулся Родимцев через полтора часа,