Эрагон с трудом сдержал рвущееся с языка проклятие. Значит, это правда! «Значит, именно это пытался сказать мне в подземельях Хелгринда тот раззак», — думал он, вспоминая слова одного из этих чудовищных полулюдей-полужуков: «Он уже почти нашел это имя… Истинное имя!»

Но каким бы обескураживающим ни было откровение Гальбаторикса, Эрагон все же цеплялся за ускользающую надежду на то, что даже имя всех имен не сможет помешать ему, Арье или Сапфире воспользоваться магией, если они не будут употреблять слова древнего языка. Хотя проку от этого, наверное, будет немного. Наверняка магия защищает Гальбаторикса и Шрюкна от любых заклинаний. И все же, если Гальбаторикс не знает, что магией можно воспользоваться, и не употребляя слов древнего языка, или же если он считает, что это неизвестно им самим, тогда они, возможно, и сумеют застать его врасплох и, может быть, на несколько мгновений отвлечь. Впрочем, Эрагон не был уверен, что это им так уж поможет.

А Гальбаторикс продолжал:

— С помощью этого Слова я могу полностью перестраивать чужие заклинания с той же легкостью, с какой некоторые маги могут повелевать силами природы. В итоге все заклинания подчинятся только моей воле, и ни одно из них не сможет оказать на меня воздействие. За исключением тех, которые выберу я сам.

«Возможно, он все-таки этого не знает», — думал Эрагон, и в сердце его зародилась искра отчаянной надежды и решимости.

— Именно этим Словом я и воспользуюсь, — гордо заявил Гальбаторикс, — чтобы держать в узде всех магов Алагейзии. Ни один из них не посмеет произнести заклятие без моего на то соизволения! Ни один — даже эльфы! И между прочим, как раз в данный момент ваши заклинатели открывают для себя эту истину. Как только они осмелились отойти от центральных ворот и углубиться в город, их магия перестала действовать. У некоторых это произошло сразу, а у других заклятия полностью исказились, так что все их усилия оказались направленными против своих. — Гальбаторикс помолчал, чуть склонив голову набок; взгляд его даже приобрел некий оттенок мечтательности; казалось, он слушал кого-то невидимого, шепчущего ему на ухо. — Это вызвало величайшее смятение в рядах варденов.

Эрагон с трудом подавил желание плюнуть ему в рожу.

— Ничего, мы еще сумеем найти способ не только остановить тебя, но и победить!

Гальбаторикс глянул на него с каким-то мрачным весельем:

— Вот как? Ты действительно так думаешь? Но как вы сможете это сделать? И зачем это вам? Подумай, что ты говоришь. Неужели ты хочешь лишить Алагейзию первой в ее истории возможности обрести настоящий мир и покой исключительно ради того, чтобы удовлетворить собственную жажду мести? Неужели ты хочешь, чтобы маги повсеместно продолжали делать все, что им заблагорассудится, не заботясь о том вреде, который они наносят другим? На мой взгляд, это гораздо хуже того, что сделал я. А впрочем, все это пустые разговоры. Самые лучшие из Всадников не сумели меня победить, на что же ты-то надеешься? Разве ты можешь равняться с ними? Нет, никому из вас никогда меня не победить!

— Я убил Дурзу, я убил раззаков, — спокойно сказал Эрагон, — так почему бы мне и тебя не убить?

— Я не столь слаб, как те, что мне служат. Ты же не сумел победить Муртага? А ведь он всего лишь тень моей тени. Кстати, твой отец, Морзан, был куда сильнее вас обоих. Но и он не смог мне противиться. И потом, — на лице Гальбаторикса появилась жестокая злая усмешка, — ты зря считаешь, что уничтожил раззаков. Те яйца в Драс-Леоне были далеко не единственными, отнятыми мною у летхрблака. У меня имеются и другие, и немало. Все они спрятаны в надежном месте и вскоре проклюнутся. Вот тогда раззаки вскоре вновь станут бродить по всей земле, подчиняясь моей воле. Что же касается Дурзы, то шейдов сделать нетрудно, и они зачастую приносят больше беспокойства, чем нужно, так что я уже не уверен, что с их изготовлением стоит возиться. Как видишь, ты ничего не выиграл, мой мальчик, совершив столько подвигов, и все твои победы — пшик, пустяк!

Отвратительней всего было именно это самодовольство Гальбаторикса, его ощущение полного превосходства надо всеми. Эрагону страшно хотелось наброситься на него с кулаками, проклиная его самыми страшными из известных ему проклятий, но ради детей, скорчившихся у подножия трона, он прикусил язык и лишь мысленно спросил у Сапфиры, Арьи и Глаэдра:

«У вас есть какие-нибудь идеи?»

«Нет», — сказала Сапфира. Остальные промолчали.

«Умаротх, а у тебя?»

«Мы должны напасть на него, пока еще в силах сделать это!» — прорычал старый дракон.

Минута прошла в молчании. Гальбаторикс, опершись о локоть и положив на руку подбородок, внимательно наблюдал за ними. У его ног тихо плакали мальчик и девочка. А над ним точно огромный льдисто-голубой фонарь светился глаз Шрюкна.

Затем они услышали, как двери зала открылись и закрылись, затем послышались приближающиеся шаги — шаги человека и дракона, — и в поле их зрения появились Муртаг и Торн. Они остановились рядом с Сапфирой, и Муртаг поклонился Гальбаториксу:

— Господин мой…

Тот слегка махнул рукой, и Муртаг с Торном подошли к трону и встали справа от него.

Муртаг, посмотрев на Эрагона с нескрываемым отвращением, сцепил руки за спиной и уставился куда-то в дальний угол зала, более не обращая внимания на своего сводного брата.

— Ты что-то задержался, — сказал Гальбаторикс обманчиво-ласковым тоном.

Муртаг, не глядя на него, ответил:

— Ворота оказались повреждены значительно сильнее, чем я предполагал, а те заклинания, которые ты, господин мой, на них наложил, лишь мешали приводить их в порядок.

— Ты хочешь сказать, что это я виноват в твоей задержке?

На щеках у Муртага заиграли желваки, но он спокойно ответил:

— Нет, господин мой. Я просто хотел объяснить. Кроме того, половина коридора, ведущего в тронный зал, была… в некотором беспорядке, и это тоже немного нас задержало.

— Ясно. Поговорим об этом позже. Сейчас у нас есть и более неотложные дела. Во-первых, пора нашим гостям встретиться с последним членом нашего собрания. А для этого неплохо бы прибавить тут освещения.

И Гальбаторикс, плашмя ударив лезвием меча по подлокотнику трона, глубоким звучным голосом произнес: «Найна!»

Повинуясь его приказу, на стенах ожили сотни светильников, заливая все вокруг теплым светом, похожим на пламя свечей. В углах зала, правда, по-прежнему таилась мгла, но впервые Эрагон смог более подробно рассмотреть то, что их окружает, — например, множество колонн и дверей, а также статуи, стоявшие вдоль стен, разнообразные живописные полотна и красивые, выполненные золотом на пергаменте надписи в рамах. Золота, серебра и сверкающих самоцветов в зале было с избытком. Здешнее богатое убранство, пожалуй, даже превосходило роскошные залы Тронжхайма и Эллесмеры.

Через какое-то время Эрагон заметил еще какую-то странную каменную плиту, похоже из серого гранита. Раньше эта плита совершенно скрывалась во тьме, но теперь Эрагон смог ее рассмотреть и, к ужасу своему, увидел, что к ней цепями прикована Насуада! Она была в одной ночной рубахе, изорванной и покрытой страшноватыми пятнами, и смотрела на них широко открытыми глазами. Говорить она не могла — рот ее был заткнут кляпом — и выглядела измученной и безмерно усталой, но все же явно была цела.