— Так, значит, Микеле, ты веришь, что королева… — начала Луиза.

— Тсс, сестрица! О таких вещах в Неаполе не говорят вслух. О них только думают. Но что поделать, король совершает ошибку. Если бы он оставался в Неаполе, французы никогда не вошли бы сюда, никогда! Мы все скорее полегли бы тут костьми! Ах, если бы народ знал, что король хочет уехать!

— Да, но об этом никто не должен знать, Микеле. Вот почему я заставил тебя поклясться не выдать ни словом того, что я собираюсь тебе открыть! Сегодня вечером мы уезжаем.

— И сестрица тоже? — переспросил Микеле удивленно.

— Да, она хочет ехать, хочет сопровождать меня, мое дорогое, возлюбленное дитя! — произнес кавалер Сан Феличе, протягивая через стол руку, чтобы пожать руку Луизы.

— Что ж, — сказал Микеле, — вы можете гордиться: ваша жена святая!

— Микеле!.. — прошептала молодая женщина.

— Я знаю, что говорю. И вы уезжаете, вы уезжаете сегодня? Madonna! А я… о, как хотелось бы мне быть кем-нибудь, кто мог бы сопровождать вас!

— Поедем, Микеле, поедем! — вскричала Луиза, не в силах устоять перед надеждой иметь рядом друга, с которым она могла бы говорить о Сальвато.

— К сожалению, это невозможно, сестрица! У каждого свой долг. Твой долг призывает тебя уехать, мой — велит мне остаться. Я капитан, вожак народа, и сабля висит у меня на боку не только для того, чтобы вертеть ею над головой Беккайо. Она у меня, чтобы сражаться, защищать Неаполь и прикончить как можно больше французов. Луиза вздрогнула.

— Ну-ну, успокойся, сестрица! — смеясь, сказал Микеле. — Я же не всех их убью!

— Стало быть, — продолжал Сан Феличе, — мы отправляемся сегодня вечером с набережной Витториа. Оттуда нас доставят на фрегат адмирала Караччоло, который стоит позади Кастель делл'Ово. Я хотел просить тебя не покидать свою сестру и в случае необходимости при посадке сделать для нее то, что два часа тому назад ты сделал для меня, — другими словами, защитить ее.

— О, на этот счет вы можете быть совершенно спокойны, кавалер. Ради вас я дал бы себя убить, но ради нее позволил бы изрубить себя на куски! Дело не в том. Вот если бы народ узнал обо всем этом, какой бы страшный мятеж начался!

— Я полагаюсь на твое слово, Микеле, — напомнил кавалер, вставая из-за стола. — Ты не покинешь Луизу, пока она не сядет в лодку.

— Будьте спокойны. Я не отойду от нее ни на шаг, буду как ее собственная тень в солнечную погоду, хотя сегодня я не очень-то знаю, что каждый из нас сделал со своей тенью.

Кавалеру нужно было привести в порядок свои бумаги, уложить книги и все начатые рукописи — словом, все, что ему надо было взять с собою, и он удалился в свой кабинет.

Микеле, которому пока нечего было делать, — ему оставалось только любоваться своей сестрой, — устремил на нее ласковый взгляд и увидел две крупные слезы, тихо катящиеся из прекрасных глаз.

— На свете все ж таки есть счастливые люди, — сказал он, — и один из них кавалер Сан Феличе. Mannaggia la Madonna! Вот Ассунта не сделала бы для меня того, что делаешь для него ты!

Луиза встала и направилась к себе, но как ни быстро она скрылась в своей комнате, как ни поспешно притворила дверь, Микеле услышал ее рыдания, которые теперь, когда она осталась одна, наперекор всем усилиям молодой женщины судорожно вырвались из ее груди.

Мы были свидетелями другой сцены, когда не Луиза, а Сальвато покидал Неаполь, следя глазами за медленным движением стрелки стенных часов. Но тогда за ней следили два сердца, находя утешение друг в друге, и это, наверное, смягчало горечь разлуки. Сейчас же для бедного сердца единственной поддержкой было сознание исполненного долга.

Луиза, как обычно, прошла через свою комнату и на цыпочках направилась в комнату Сальвато. Пересекая коридор, она, к своему удивлению, услышала голос Джован-нины, напевающей веселую неаполитанскую песню. Но эта не совсем уместная веселость вызвала у Луизы только вздох. «Бедная девочка! Она рада, что не покидает Неаполь! — подумала Луиза. — Если бы я была свободна и, как она, оставалась дома, я тоже запела бы какую-нибудь веселую неаполитанскую песню!»

И она вошла в комнату Сальвато с еще более стесненным сердцем, ибо чужая веселость только заставила ее глубже ощутить свое горе.

Нет нужды говорить, какие чувства переполняли сердце Луизы, когда она очутилась в святая святых своей любви. Вся ее жизнь проходила у нее перед глазами; мы говорим «вся ее жизнь», потому что в своих воспоминаниях она жила только шесть недель, пока здесь жил Сальвато.

Начиная с минуты, когда его, израненного, внесли сюда и уложили в постель, до той, когда, выздоравливающий, он оперся здоровой рукой на подоконник окна, выходящего в узенький переулок, и спрыгнул вниз, но перед тем, как покинуть эту комнату, прижал свои губы к ее губам в первом и последнем поцелуе, вздохнув в нее свою душу, — начиная с этой минуты не только каждый день, но и каждый час, печальный или радостный, мрачный или светлый, проходил перед ее мысленным взором.

Закрыв глаза, она, по обыкновению, предалась воспоминаниям об их чистой любви, как вдруг раздался тихий стук в дверь и Микеле голосом еще более тихим шепнул в замочную скважину:

— Сестрица, это я.

— Входи, входи, Микеле, — отозвалась она, — ты ведь знаешь, что всегда можешь сюда войти.

Микеле вошел. В руке он держал письмо.

Луиза, не отрывая от письма глаз, протянула руки. Дыхание ее пресеклось.

Неужели ей будет дано в такую минуту высокое утешение — получить от Сальвато последний привет?

— Это письмо из Портичи, — сказал Микеле. — Я взял его из рук почтальона и принес тебе.

— О, дай, дай его мне! — воскликнула Луиза. — Это от него!

Микеле передал ей письмо и притворил дверь. Но прежде чем закрыть ее, он спросил:

— Остаться мне? Или уйти?

— Останься, останься! Ты ведь знаешь, у меня нет от тебя тайн!

Микеле остановился у двери.

Луиза быстро распечатала письмо, и, как всегда, сначала не смогла прочесть ни строчки. От слез и волнения глаза ей застилал туман, и несколько мгновений она ничего не видела.

Наконец она прочла:

«Сан Джермано, 19 декабря, утро».

— Он в Сан Джермано или, вернее, был там, когда писал это письмо, — обратилась Луиза к Микеле.

— Читай, сестрица, это тебя утешит, — сказал тот. Она снова попыталась читать, но не сразу: некоторое время сидела молча, запрокинув голову и прижав письмо к груди.

«Сан Джермано, 19 декабря, утро.

Дорогая Луиза!

Позвольте мне поделиться с Вами огромной радостью: я только что снова увидел того единственного человека, к которому испытываю чувство, равное моей любви к Вам, хотя оно совершенно иное.