– И что в них будет от Красных?

– Ну, желание оставить все как есть. Желание сохранить землю нетронутой. Ареофания.

– Это же всегда было у Зеленых. Как по мне, это похоже на зеленое со слабой примесью красного. Цвет хаки.

– Да, пожалуй. Под этом подходит объединение Иришки и «Свободного Марса», да? Но есть же еще жженая умбра, охра, мареновый ализарин, индийский красный.

– Сомневаюсь, что среди индийцев есть Красные, – мрачно усмехнулась Энн.

Она смеялась очень редко, а когда шутила, то нередко язвительным тоном. Однажды вечером, когда он был в своей каюте, а она на носу своего корпуса (она занимала левый, а он жил в правом), он услышал, как она смеется, и подумал, что ее смех, должно быть, вызван видом Псевдофобоса (большинство людей называли его просто Фобосом), который быстро поднимался на западе, точно как в старину. Луны Марса вновь плыли в ночи – маленькие серые картофелины, едва отличимые друг от друга.

– Как думаешь, этот захват Кларка – это серьезно? – спросила Энн как-то ночью, когда они уже собирались разойтись по каютам.

– Трудно сказать. Иногда мне кажется, они просто пригрозили, потому что, если они серьезно, это было бы так… неразумно. Они должны знать, что Кларк очень уязвим, и его легко можно… убрать.

– Касэю и Дао убрать его оказалось не так уж легко.

– Нет, но… – Сакс не хотел говорить, что та их попытка получилась слишком бездарной, но боялся, что по его молчанию она поймет его оценку действий Касэя. – Мы в Да Винчи установили рентгеновско-лазерный комплекс в кальдере Арсии и скрыли его в северной стене, а если мы его включим, то он расплавит провод как раз в его ареосинхронной точке. И никакая защитная система не сможет от него спасти.

Энн пристально на него взглянула, он пожал плечами. Он не нес личной ответственности за то, что делали в Да Винчи, – хотя многим казалось, что было именно так.

– Но, если обрушить провод, – проговорила она, осуждающе покачав головой, – погибнет много людей.

Сакс вспомнил, как при первом падении провода выжил Питер – тогда он просто спрыгнул в открытый космос. И спасся случайно. Очевидно, Энн не так легко было списать со счета тех людей, кто неизбежно будет уничтожен.

– Да, это правда, – согласился он. – Это не лучший исход. Но он может наступить, и, думаю, земляне об этом знают.

– Значит, это может быть просто угрозой.

– Да. Если только они не собираются идти дальше.

К северу от архипелага Оксия они прошли по бухте Маклафлина, что огибала восточную часть затопленного кратера. На севере же находился Маурт-Пойнт, а за ним открывался фьорд Маурт, один из самых узких и длинных на планете. Чтобы пройти по нему, приходилось постоянно лавировать под коварным ветром, вихрем несущимся между крутыми извилистыми стенами. Но Сакс все равно вел лодку, просто потому что это был прекрасный фьорд, образовавшийся на дне узкого канала прорыва, который, однако, расширялся по мере их продвижения. А в глубь материка, покуда достигал взор и на многие километры дальше, тянулся каньон со скальным дном. Он надеялся показать Энн, что существование фьордов не обязательно означало затопление всех каналов прорыва – так, каньоны Арес и Касэй остались весьма длинными и над уровнем моря, и то же можно было сказать об Аль-Кахире и Маадиме. Но он промолчал, а Энн никак этого не прокомментировала.

Завершив маневры в Маурте, Сакс направил судно почти строго на запад. Для того чтобы выбраться из залива Хриса в Ацидалийский регион Северного моря, необходимо было обогнуть длинный рукав суши, который назывался Синайским полуостровом и выдавался в океан из западной части Аравийской Земли. Пролив, открывавшийся сразу за ним и соединявший залив Хриса с Северным морем, был пятисот километров шириной, но, не будь там этого Синайского полуострова, достигал бы полутора тысяч.

И они плыли на запад, навстречу ветру, день за днем, то беседуя, то молча. Не раз они возвращались к тому, какими могли бы быть эти коричневые.

– Может, объединение должно называться голубым, – предположила Энн однажды вечером, глядя на воду поверх борта. – Коричневый звучит не очень привлекательно и пахнет только компромиссом. А может быть, нам стоит подумать о чем-то совершенно новом?

– Может быть.

Ночью, после того, как они поужинали, некоторое время понаблюдали за звездами, качающимися на водной поверхности, и пожелали друг другу спокойной ночи, Сакс ушел в свою каюту в правом корпусе, а Энн – в левом. Искин медленно вел их в ночи, уклоняясь от редких айсбергов, которые потихоньку начинали появляться на этой широте, попав в залив из Северного моря. Путешествовать так было довольно приятно.

Однажды утром Сакс проснулся рано, потревоженный сильной качкой, от которой его ложе поднималось и опускалось так, что его спящему сознанию казалось, будто он движется вместе с гигантским маятником. Он оделся не без труда и поднялся на палубу, где Энн, стоя у вантов, крикнула:

– Кажется, донные волны и толчея сложились в положительную интерферограмму.

– Да неужели? – Он попытался подойти к ней, но лодка резко покачнулась, и ее отбросило на сиденье в кабине. – Ай!

Она рассмеялась. Он схватился за поручень и подтянулся к ней. Затем он тут же понял, что она имела в виду. Ветер дул сильный, километров шестьдесят пять в час, и минимальный такелаж судна подвывал громко и непрерывно. По всей голубой поверхности виднелись белые барашки, а звук ветра, что носился над неспокойным морем, был совсем не похож на тот, что свистел в горах: если там это был высокий пронзительный крик, то здесь, среди триллионов лопающихся пузырей, – насыщенный, плотный рев. Барашки виднелись тут и там, и огромные возвышения донных волн были покрыты пеной, которая слетала с гребней и перекатывалась у их подножий. Небо окрасилось в цвет грязно-мутной сырой умбры и имело весьма зловещий вид, а солнце висело тусклой старинной монетой, и все остальное выглядело темным, будто погруженным в тень, хотя никаких облаков не было. В воздухе летали частицы – пылевая буря. И волны теперь поднимались так, что судно по несколько долгих секунд восходило на одной, а потом столько же времени спускалось к подножию следующей. Вверх-вниз, в протяжном ритме.

Положительная интерферограмма, о которой говорила Энн, приводила к тому, что некоторые волны становились вдвое больше остальных. Та вода, что не пенилась, принимала цвет неба – тусклый и коричневатый, темный, несмотря на то что облаков по-прежнему не было видно – только это зловещего вида небо: не розовое, как когда-то, но скорее напоминающее пыльный воздух времен Великой бури. Затем барашки начали исчезать, а звуки ветра стали громче и переросли в невнятный гул: в этом месте был донный лед или более толстый упругий слой ледяных кристаллов, также известный как нилас. Но затем барашки вернулись – причем вдвое гуще прежнего.

Сакс забрался в кабину и проверил сводку погоды на искине. По каньону Касэя к заливу Хриса надвигался нисходящий ветер. Ревун, как сказали бы летатели в долине. Иксин должен был предупредить их об этом заранее. Но, подобно многим нисходящим бурям, она прошла за час и осталась сугубо местным феноменом. Однако выдалась достаточно мощной: судно качалось, как на русских горках, дребезжа под сильными порывами ветра, то поднимаясь, то опускаясь на огромных донных волнах. Волны, казалось, при таком ветре мельчали, но, пока лодку бросало то вверх, то вниз, Сакс заметил, что под пенящимися гребнями они были по-прежнему достаточно крупными. Парус прижался к мачте почти вплотную, как аэродинамический профиль. Сакс склонился поближе к искину, чтобы присмотреться повнимательнее, и оказалось, что уровень громкости в кабине был выставлен минимальный. Так что, возможно, он и пытался предупредить их о буре.