Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пихай указал на Миулу и Таян:
— У вас один отец. — Указал на Янару и Бари. — У вас один отец. — Направил пальцы на мальчиков. — И у них один отец. Так что не надо меня обманывать!
Под озадаченными взглядами брата и Ардия Янара сняла с Дирмута одеяльце:
— Кушает хорошо, а ножки худенькие.
— Можно мне пощупать? — спросил Пихай, растирая ладони.
— Только осторожно.
Миула встала рядом со стариком и выдохнула ему в ухо:
— Одно неверное движение — убью.
Пихай бережно ощупал ноги малыша:
— Можно положить его на животик?
Янара перенесла Дирмута на кушетку. Он опёрся на локти и, довольно кряхтя, завертел головой.
Пихай поднял повыше льняную распашонку, пробежался пальцами по позвоночнику, ощупал кости таза:
— Мне надо на воздух.
— Чего? — опешила Янара.
— Воздуха не хватает. Дышать тяжело.
Пихай вышел из башни, опустился на мокрые от дождя ступени и уставился в пустоту.
К вечеру распогодилось. Вернувшиеся из дозора солдаты чистили лошадей. Бабы плели из лозы корзины и тихо напевали. В курятнике хлопали крыльями куры, усаживаясь на насест. Из деревни доносилось мычание коров и хлёсткие щелчки плетей.
Ардий более не мог задерживаться. Посоветовал Янаре хорошенько подумать, прежде чем доверить королевского сына старику, выехал из крепости и растаял в осенних сумерках. Стражники подняли мост, закрыли ворота, опустили решётку и зажгли на крепостной стене факелы. Ветер трепал пламя, как гривы коней. Сизый дым то нырял во двор, то взмывал в небо.
Управившись с делами, Миула и Таян сели рядом со стариком.
— О чём думаешь? — спросила Таян.
— Ни о чём.
— Почему плачешь?
— Дым в глаза попал.
Сзади хлопнула дверь.
— Чего спать не идёте? — прозвучал голос Бари.
— Сейчас пойдём, — откликнулась Миула и обратилась к старику: — Тебе постелили в рабочем доме. Пошли.
— Посижу немножко.
Спустившись с лестницы, Бари покричал для острастки на слуг и побрёл, прихрамывая, в гостевую башню.
— Завтра гляну его ногу, — сказал Пихай, наблюдая за Бари.
— Не вздумай! — воспротивилась Таян.
— Чего он тебе сделал?
— Облапал меня.
— Я ему яйца отрежу, — прошипела Миула. — Тебе всего одиннадцать! Нашёл кого лапать.
— Он сказал, что с кем-то меня спутал. В конюшне было темно. Я с перепугу толкнула его со всей дури. Он повалился в тележку, нога между колёс застряла и — хрусть! Конюх дотащил его до покоев, примотал к ноге палку.
— Орал, наверное, как скаженный, — злорадно ухмыльнулась Миула.
— Поначалу. Я заговорила боль.
— Получается, зря пострадал мужик, — заключил Пихай.
— Как это зря? — разозлилась Таян. — Он меня облапал!
— А не облапал бы, чёрта с два дал бы тебе лошадь и телегу. — Миула издала короткий смешок. — Ты всё подстроила.
Таян скорчила обиженную рожицу:
— Ничего я не подстроила.
Покусывая губы, Миула потёрла ладонями колени. Набравшись решимости, придвинулась к Пихаю и прошептала:
— Вылечи ребёнка. Если поколдовать надо, я заплачу. Скажи — чем? Ногой, рукой, жизнью. Забери. Мне ничего не жалко. Я только снаружи такая злыдня. Внутри я другая. Отдам с лёгким сердцем всё, что попросишь.
— Тебе ещё понадобятся руки и ноги. И жизнь понадобится.
— Ты его вылечишь?
Пихай оглянулся на башню:
— Проверь, спит хозяйка? Если не спит, хочу с ней побалакать.
Янара, одетая в подбитый мехом домашний халат, сидела возле жаркого камина и, зябко ёжась, стягивала на груди концы вязаного платка. Привезённые Ардием новости были ожидаемы. Она подозревала, что Рэн не станет затягивать с женитьбой: короне нужен здоровый наследник. И отнеслась бы к вестям спокойно, если бы Рэн выбрал другую женщину. Ревность к Бариссе, тяготившая её долгое время и старательно подавляемая, вспыхнула с бешеной силой и изголодавшей змеёй съедала Янару изнутри, жгла, морозила, ломала. Сердце, всё в трещинах и ранах, кровоточило. Но некому было сказать, как ей плохо. С этой болью она справится сама.
Пихай приблизился к ней, бесшумно ступая по мягкому ковру. По-отцовски погладил распущенные волосы:
— Душа ты горемычная. Радуйся детками, пока можешь радоваться. Просыпайся с радостью и спать ложися с радостью. Каждый миг радуйся детками своими.
— Я радуюсь, — тихо вымолвила Янара, глядя на языки пламени. — Ты прав, старик. У моих детей один отец. Он не поверил мне и вряд ли поверит. И уже не надо. Уже слишком поздно. — Подняла голову. — О чём ты хотел поговорить?
— Я возьмусь за вашего сынишку. Не обещаю, что у меня выйдет, но я попробую.
— Что с ним?
— Я не знаю, как называются разные кости и жилы. Не знаю, как объяснить, я не врачеватель. Но понимаю, где косточки сложились неправильно.
— Ему будет больно?
— Я дам малышу слёзы мака. Он уснёт и ничего не почует.
— Я заговорила его боль, — прозвучал голос Таян.
Пихай взглянул на стоящих у двери служанок:
— Ты заговорила боль, которая есть. Нельзя заговорить боль, которая будет. — Повернулся к Янаре. — Мало сложить косточки, надо оживить усохшие жилки. Это дело не одного дня. И не одного месяца. Если вы мне верите, давайте попробуем.
— Если ты сделаешь что-то неправильно — ему не станет хуже?
— А что хуже? — Пихай переступил с ноги на ногу. — Вот почему я об ихнем отце допытывался. Хотел взвалить этот груз ему на душу. Где его найти? Я с ним погуторю.
— Таян не сказала тебе, кто я?
Пихай отрицательно покачал головой.
Янара подпёрла кулаком локоть, прикрыла ладонью глаза:
— Иди, старик, на кухню. Поешь чего-нибудь и отправляйся спать. Я позову тебя утром.
Едва солнце вскинулось из утреннего тумана, как Пихай явился в башню. Служанки сновали туда-сюда с вёдрами, поленьями и охапками белья. Чистили ковры и гобелены, натирали перила лестниц и мебель. А старик скрипел пальцем по
