его собеседники охотно выслушивали, так как он говорил толково, плавно и часто очень красноречиво. Лишь в последние годы в стала нем заметна излишняя болтливость, свойственная старческому возрасту. За столом сидели довольно долго, и хотя воевода каждый съеденный кусок запивал пивом, однако он не пьянел и сохранял ясность рассудка. После обеда в комнату впускались любимые собаки, которые размещались вокруг стола и скамеек, и Бенко угощал их остатками от обеда; каждая собака напоминала ему о каком-либо приключении на охоте, о которых он любил рассказывать. Случалось, что тотчас после обеда приезжал кто-нибудь из деревни или приходил новый гость из города; его усаживали за стол, угощали медом, и Бенко оставался с ним. Если представлялись какие-нибудь дела, о которых нельзя было говорить при чужих, он удалялся в свою комнату, в противном случае он оставался в той же комнате или выходил на двор, присматривался к упражнениям молодежи, стрелявшей из лука, метавшей копья, отправлялся в конюшни и осматривал лошадей. Так проходило время до вечерней трапезы, если в промежутке не приезжал какой-нибудь знатный дворянин или какое-либо духовное лицо.

Изредка воевода отправлялся на охоту, ездил в гости к соседям, навещал епископа. В таких случаях он брал с собой многочисленную свиту и челядь.

По вечерам усаживались за вторую трапезу, которая часто продолжалась до поздней ночи.

По воскресеньям и праздничным дням число приезжающих гостей увеличивалось, и воевода, любивший видеть вокруг суету, радовался каждому вновь прибывшему. К нему приезжали не только из различных частей Великопольши, но и из Мазовья, Силезии прибывали землевладельцы по делу и безо всякого дела.

Благодаря его доброте, справедливому и хорошему обращению с людьми, к нему быстро привязывались, и всякий, подружившийся с ним, оставался его другом до конца жизни. Его приятели ему доставляли со всех сторон всевозможные известия, и он всегда знал обо всем происходящем, хотя у него не было специальных наемных людей, обязанных за всем следить и обо всем доносить.

В особенности с тех пор, как он поссорился со своим племянником, ему сообщали о каждом шаге Борковича. Куда бы Мацек ни тронулся, каждый его поступок, о чем бы он ни говорил, всякое неосторожно сказанное им слово –все это тотчас же становилось известным при дворе воеводы.

Жена Бенко, сохранившая прежнюю любовь к племяннику, пыталась несколько раз промолвить в его защиту робкое слово, но успеха не имела. Воевода на основании верных данных был убежден в том, что Боркович замышляет измену, и ждал только какого-нибудь опрометчивого шага с его стороны, чтобы выступить против него.

– Не стану я ждать, – говорил Бенко, – пока получу приказание из Кракова. Лишь бы были какие-либо улики против него, я велю его арестовать и засажу в тюрьму. Пускай произведут следствие.

Но и у Борковича были свои наушники, доносившие ему о том, что воевода говорил и намеревался сделать.

Мацек злился и презрительно насмехался над дядей.

– Пока старик будет собираться, – говорил он, – я с ним справлюсь. Он трое суток будет болтать, раньше чем возьмет оружие в руки, а я тем временем тихохонько его захвачу.

Незадолго до свадьбы короля у воеводы открылась старая рана на правой ноге и начала гноиться. Поэтому он не мог поехать в Краков, чтобы лично принести свои поздравления королю, несмотря на то, что он хотел и обязан был это сделать. Не участвуя лично в свадебных празднествах, он ими интересовался, и всякий, возвращавшийся оттуда, должен был ему подробно рассказать обо всем виденном и слышанном. В особенности ему любопытно было знать, что там делал Мацек, поехавший туда вопреки его ожиданиям. Рассказы о том, как Мацек старался, чтобы его присутствие на королевской свадьбе было всеми замечено, возмущали его до глубины души. Зная о замышляемой измене Борковича, он находил такое поведение с его стороны неслыханной дерзостью и со своим прямым, честным характером, не допускавшим никакой фальши, он перенести не мог, что его племянник старается обмануть короля. Он знал о его прежних отношениях с бывшей княжной Ядвигой, теперешней королевой, и это его сильно беспокоило.

Одним из первых, возвратившихся со свадебных торжеств, был Вержбента, с которым воевода был в приятельских отношениях, и которому он вполне доверял. Бенко тотчас же послал к нему гонца с просьбой навестить калеку, как он про себя выражался. Вержбента имел при королевском дворе большие связи, был человек опытный, с проницательными глазами, с чутким слухом, и Бенко о многом надеялся от него узнать. Как только Вержбента прибыл, они заперлись вдвоем в спальне воеводы, лежавшего в постели из-за больной ноги.

Вержбента, раньше старавшийся защищать Борковича и поверивший в то, что это опасный человек, возвратился из Кракова озабоченный и обеспокоенный. Он скрыл перед Бенко, что Мацек сильно возбудил его подозрения своим странным поведением на торжествах, неосторожными дерзкими разговорами и разными хитрыми приемами, с помощью которых он старался завязать с королевой прежние близкие отношения.

Откуда он такие сведения почерпнул, Вержбента не говорил, но уверял честным словом, что поведение Борковича за время свадебных пиршеств, было очень и очень подозрительно.

Воевода свято поверил словам гостя.

– Этот негодяй ведь на все способен! – воскликнул он. – С него не следует глаз спускать. Он как змея проскользнет повсюду, доберется даже до королевской спальни, если ему это будет выгодно.

Бенко еще более смутился, когда Вержбента ему признался, что все сообщенное им, пока еще никому не известно, так как он, благодаря лишь случайности, напал на след. Из всей этой беседы воевода вывел заключение, что следует поторопиться арестовать Борковича и обвинить его в измене. Его сношения с бранденбургскими князьями могли быть для этого достаточным поводом. Необходимо было во что бы то ни стало и как можно скорее помешать его сближению с королевой.

Вержбента высказывался против поспешности в действиях, однако стоял за необходимость самого тщательного надзора за старостой. Между ними завязался спор, продолжавшийся довольно долго.

Бенко сильно волновался, говоря о племяннике, и настаивал на своем.

– Я готов все это дело взять на свою ответственность! – воскликнул он. – Я убежден, что этот разбойник нам заварит кашу, у меня достаточно улик; зачем же нам ждать? Вот увидите, когда его посажу в тюрьму, все те, которые до сих пор из боязни перед ним молчали, раскроют рты и расскажут обо всем, лишь бы себя спасти!

Говоря это, воевода ударял себя в грудь и так беспокойно метался на постели, что задел больную ногу и от боли вскрикнул.

Вержбента, видя безрезультатность всех своих уговоров, не возражал больше и, предоставляя ему