– Дорогой Юнг, мы купим для тебя одну из досок, которые демонстрировались в Вене на прошлой неделе. Вы кладете концы пальцев на деревянный треугольник на доске, закрываете глаза, и оккультные силы выписывают вам имена и целые фразы, в основном относящиеся к событиям в будущем.

Юнг выглядел встревоженным. Он сжал себе грудь обеими руками, бормоча про себя: «…из железа… красного каления… раскаленный свод».

В этот момент из книжного шкафа раздался треск, похожий на выстрел. Они вскочили, ожидая, что шкаф рухнет. Но ничего не произошло.

– Вот, – торжествующе воскликнул Юнг, – пример наведения внешних сил!

– О, да это глупости!

– Ничего подобного. Вы ошибаетесь, господин профессор. Поскольку вам так нравится цитировать Шекспира, вспомним изречение: «Есть многое в небе и на земле, что и во сне, Горацио, не снилось твоей учености». И чтобы доказать мою точку зрения, я предсказываю, что будет еще одно такое проявление.

Тут снова послышался треск за книжным шкафом. Зигмунд смотрел на Юнга в испуге. Что происходит? Прошел почти год, как он с Отто Ранком перетащил сюда книги, поставил каждый том на свое место; звуков тогда не было.

Юнг весь сиял.

«И он способен на это! – думал Зигмунд. – Он полагает, что преподнес демонстрацию типичного полтергейста. И при его способности убедить в наличии оккультных сил и возможности их изучения с помощью сеансов и медиумов я, пожалуй, могу начать верить… по меньшей мере сейчас!…»

– Карл, есть одна последовательность, которую я не понял: звук вызвало произнесенное тобой «красное каление»? Или же надвигающийся звук передался тебе и превратил твою диафрагму в «раскаленный свод»?

– Ты высмеиваешь меня. Неведомое можно наблюдать, но нельзя рационально объяснить. Для нас, исследователей, сказать, что неведомого не существует, – значит иссушить один из главных родников любознательного человеческого ума. Я понимаю, ты не хочешь более обсуждать эту тему. Вернемся к вопросу, о котором мы говорили перед обедом, о том, что я называю двумя видами подсознания, личного и коллективного. Личное включает все приобретенное в результате личного опыта, иначе говоря, то, что забыто, подавлено, прочувствовано. Но в дополнение к такому содержанию подсознания есть и другое, не приобретаемое личным путем, а унаследованное структурой мозга. Таковы мифологические ассоциации; их мотивы и образы могут возникнуть вновь в любой век и в любой стране вроде бы без исторических традиций или миграций. Я называю это коллективным подсознанием.

Зигмунд проводил чету Юнг в отель «Регина», ставший к этому времени официальной резиденцией для врачей и больных, приезжавших в Вену на встречу с профессором Зигмундом Фрейдом. По пути в отель они обсудили личные дела: строительство дома в Кюснахе, возможность приезда Зигмунда и Марты на неделю туда и прогулок на лодке Карла к дальним берегам Цюрихского озера.

Возвратившись домой, Зигмунд приложил руки к вискам. Он чувствовал себя неважно, ибо под влиянием Юнга он на какой–то момент уверовал в возможность оккультных явлений.

Но такая вера длилась недолго; спустя два дня, когда вечером он работал над рукописью, раздался треск со стороны книжных полок. Он облегченно вздохнул: причиной треска была плохо высушенная древесина, из которой были сделаны полки.

Он радовался, что на этом инцидент был исчерпан.

В конце апреля преподобный Оскар Пфистер, тридцатишестилетний священник цюрихского прихода, посетил Берггассе после четырех месяцев переписки с Зигмундом.

Тощий, жилистый, высокого роста Пфистер был одет в костюм обычного швейцарца с туго затянутым темным галстуком. Он был гладко выбрит, оставались лишь скромные усы, допускаемые его верой. Его темные волосы были тщательно подстрижены, на узком лице выдавался волевой подбородок, живые глаза сочетали мягкость с твердостью. По его письмам Зигмунд пришел к выводу, что пастор представляет собой еще не виданную им породу людей.

Марта прочитала несколько писем пастора Пфистера и поэтому могла судить о нем, но дети были захвачены врасплох. Они ожидали увидеть священника, облаченного в мрачное и суровое одеяние вроде тех, что носят серьезные, глубокомысленные пасторы, о которых они читали r книгах. Однако кипучий нрав Оскара Пфистера, его любовь к молодежи увлекли их. Во время обеда дети Фрейдов говорили наперебой, но их заглушал голос Оскара Пфистера, обращавшегося к каждому из них лично… во всяком случае, они так думали. После обеда впервые молодежь окружила гостя и просила отца не уводить его в свой кабинет.

– Уверен, ему больше захочется провести время с нами, чем толковать, о медицине в твоем кабинете, – сказал Оливер.

Улыбаясь, Зигмунд заметил Пфистеру:

– Пожалуйста, не думайте, что всегда бывает так, когда я привожу друга к фрау профессорше Фрейд. Подобное произошло лишь с Шандором Ференци. Вы завоевали моих ребят. Хорошо, дети, отведите пастора в гостиную, а затем отпустите его для беседы со мной.

Преподобный Оскар Пфистер покупал книги Зигмунда в книжных лавках Цюриха и, наблюдая за своими прихожанами, убедился в том, что психоанализ является здравым в своих принципах и его следует применять в целях терапии, особенно для лечения детей.

– Возможно, вам интересно знать, профессор Фрейд, почему вначале я собирался стать учителем. Однажды в детском саду один из моих маленьких друзей заснул во время урока. Учительница отхлестала его. Я не мог забыть оскорбленного выражения лица больного ребенка, который не смог сдержаться, и его рвота попала на платье истязательницы. Через несколько дней он умер. Мы пели ему отходную над открытой могилой… После этого я переехал в Цюрих, где попал в школу, которой руководил неисправимый алкоголик. Он вколачивал знания в ягодицы с помощью линейки. При этом особенно злоупотреблял таким методом в отношении двух слабоумных девочек. Он заявлял, что, задавая им трепку, может научить их читать. Несчастные девочки не научились читать, а учитель, отхлестывая их розгами, испытывал каждый раз извращенное удовольствие. Мне было жаль этих девочек.

– Обращаясь к теологии, пастор Пфистер, полагали ли вы, что ее можно сочетать с образованием?

– Весьма неопределенно. В Базельском университете я посещал лекции по психологии чаще, чем по теологии, и был близок к докторской степени по философии. Я никогда не сомневался в милости Божией, но начал ставить под вопрос христианскую веру в чудеса. Считаю, что истинный христианин должен вести себя именно так. Ортодоксальная вера страшит меня; в ней мало любви и еще меньше понимания того, что вы назвали «обычным человеческим несчастьем».

Зигмунд подумал: «Он обладает тем же свойством, что Адлер, Юнг, Ференци, – умеет внушать свои мысли другим».

Гость олицетворял внутреннее спокойствие; чувствовалось, что он понимает состояние человека и не осуждает его. Но, как пришлось убедиться учителям Пфистера, а затем его духовным наставникам, никто не мог бы поставить под сомнение его независимый характер. Он был последовательным борцом за христианскую этику: за любовь к ближнему. Отказался возглавить престижную кафедру в Цюрихском университете и предпочел остаться в своем приходе и продолжить работу с подростками.