– Может, может. Вот товарищ Носов у нас, так сказать, за кинолога… Как насчет осмотра объекта?

– Конечно, товарищ Томский, – Куницын встал. – И все-таки, простите великодушно, кто вы по званию?

– Майор, товарищ Куницын.

– Министерство государственной безопасности?

– Ее самой.

Толя понимал, что врет очень неумело. Это было заметно по напрягшемуся лицу старого ученого. Все-таки не просто какой-то там конструктор. Пожил, знает жизнь и людей. Поймать на лжи такого молокососа Исаю Александровичу ничего не стоит. И все же говорить с ним начистоту пока рано. Томский не знал почему, но чувствовал – рано.

– Значит, попьем чайку и приступим? – Куницын не сводил глаз с Вездехода, который успел написать записку и теперь засовывал ее Шестере под ошейник, нашептывая ласке что-то на ухо. – Товарищ Отто, что там у вас с чаем?

– Все готово, Исай Альександрович!

Из-за махины, похожей на ракету, высунулась голова Теченко.

– Товарищ Куницын, срочно требуется ваша помощь.

– Другого времени не нашел?

– На одну минутку!

– Простите, товарищи. Таков уж ученый народ – если что втемяшат себе в голову… Я моментально!

* * *

Оставшись наедине с Аршиновым и Вездеходом, Томский дал волю душившей его ярости:

– Вы, что не можете помолчать? Один несет бред о солдатах-жуликах, другому приспичило письма отправлять! Разве не доперли? Мы под подозрением! Эти люди ждали важных гостей, а тут заявились три оборванца.

– Плевал я на их подозрения! – буркнул Аршинов. – Что эти крысы лабораторные могут нам сделать? Им только ствол покажешь – мигом в обморок свалятся.

– Идиот. Ладно, проехали! – Томский зло отмахнулся. – Что вы думаете обо всем этом?

– Думаю, парни немного не в себе, – пожал плечами прапор. – Слыхал о таком. Горячкой замкнутого пространства называется.

– Странные они, – поддакнул Носов. – Но… умные. А что тебе до их странностей? Пусть помогут тебе вылечиться, и мы уйдем, оставив их наедине со своими тараканами.

Появился Куницын в сопровождении Лютца. Отто нес на каком-то лабораторном подносе три стакана чая. Он поставил их на стол и даже поклонился. Томскому этот жест напомнил забегаловки на Черкизоне, где каждый официант из кожи вон лез, чтобы заработать в качестве чаевых пару патронов.

– Мы тут посовещались и решили, что экскурсию по объекту начнет Отто, – объявил Куницын. – Как-никак именно его разработки сделали возможным постановку столь грандиозного опыта. Теперь, когда он успешно завершился, именно товарищ Лютц получает право, так сказать, пожать лавры.

Речь Куницына заставила немца зардеться. Он стыдливо опустил глаза, снял очки и принялся протирать стекла полой халата. Затем откашлялся:

– С вашьего позволения несколько слоф о теории заморашивания. Что мы понимаем под анабьиозом? Это есть состояние полного, но обратьимого прекрасчения шизнедеятельности. Тьермин «анабьиоз» был предлошен в конце дьевьятнадцатого века моим земляком, великим немецким ученым Вильгельмом Прейером в его трудах по исследованию феномена временного прекрасчения шизнедеятельности. Греческие слова «ана» – «вверх» и «биос» – «шизнь» в софокупности переводятся как «возврат к шизни». Впрочем, этот тьермин считается не очень удачшным, и вместо него часто используют тругие названия. Например, «биостаз», «абиоз», «криптобиоз», «мнимая смерть», «скрытая шизнь» и так далее, товариши…

Томский потягивал ароматный чай и смотрел на Лютца, который явно оседлал любимого конька. Свою лекцию немец читал быстро, подкрепляя каждое слово жестами. Даже его акцент стал не так заметен.

Поначалу Толик порывался прервать лекцию, но быстро увлекся рассказом Отто о высушенных червях, которых некий Левенгук оживлял при помощи воды, об успехах других приверженцев анабиоза, ухитрявшихся высушивать и замораживать отдельные органы и ткани уже не червей, а позвоночных.

Лютц оказался отличным рассказчиком. Он даже сделал экскурс в древнюю историю, отметив упоминания египетских светил науки о том, что некоторые замороженные рабы оживали после оттаивания.

– Тьем не меньее, все успешно проветенные опыты не сводились к полному заморашиванию. Вода в клетках не замерсать полностью, а лишь сильно охлашталась, приводья не к прекрасчению шизнедеятельности, а лишь к ее замедлению. Мы шагнули значьительно дальше…

Лекция захватила не только Толика. Вездеход и Аршинов тоже слушали с раскрытыми ртами, Куницын беспрестанно кивал головой и улыбался, а Теченко оставил свой микроскоп в покое и присоединился к остальным, встав за спиной Томского.

– Мы сделали радикальное предполошение! – с нескрываемым торжеством в голосе объявил Лютц. – Шизнь чьеловека можно продлить на любой срок, путем его цьиклического заморашивания и оттаивания. Перед нами открылись… Die riesigen Perspektiven![10]Прошу прошенья… Громадные пьерспективы по ошьивлению и омолашиванию людей.

– Ничто так не омолаживает, как возвращение к ошибкам молодости, – шепотом сообщил прапор, наклонившись к уху Толика. – Интересно, куда клонит герр гауптман?

Последние слова прапора оказались тем самым включателем, который привел Томского к пониманию того, что происходит вокруг. Гауптман. Звание в армии нацистской Германии. Армии, разгромленной почти девяносто лет назад! Продление жизни путем циклического замораживания и оттаивания. Нет, эти люди не свалились с Луны. Куницын не знал генсека Москвина по той простой причине, что…

– А сьейчас предлагаю осмотреть установку, которая так блистательно доказала правильность моих теоретических наработок! Ich bitte![11]

Толик хотел встать, но не смог: внезапно все поплыло перед глазами. Пальцы разжались, стакан с недопитым чаем упал на стол. Томский сделал новую попытку, но почувствовал, как руки Теченко легли ему на плечи и прижимают к стулу.

– Сидеть, товарищ Томский! В вашем положении дергаться бесполезно.

Толик увидел, как прапор уронил голову на стол, а Вездеход схватился руками за горло и судорожно раскрывает рот, словно ему не хватает воздуха. Чай! Такой ароматный и приятный на вкус. С настоящим сахаром и еще чем-то, менее съедобным. Куницын с дружками их перехитрили. Пришельцы из прошлого сумели отравить всезнающих людей будущего. Теряя сознание, Толя увидел улыбающееся лицо Лютца. Нацистского ученого, который ставил свои опыты не только на лягушках.

– Привет!

Томский открыл глаза и тут же зажмурился.

– Смотреть на чистый свет всегда немного больно. Люди так привыкли к полутонам. Все, что не содержит примеси, вызывает у них отторжение. Смотри, Томский, смотри и ничего не бойся. Чистый свет выжигает глаза лишь тем, чей груз слишком велик.