– Ной, что ты говоришь?

– И мы слишком долго добирались сюда, – продолжал Ной, не обращая внимания на Майкла. – Мы останавливались на ночлег, полдня потратили на обед с курятиной, которым нас покормил тот генерал. Я променял Джонни Бернекера на обед с курятиной.

– Замолчи! – громко закричал Майкл. Он схватил Ноя за воротник и сильно встряхнул его. – Замолчи! Ты болтаешь как одержимый! Чтобы я от тебя никогда больше не слышал подобной ерунды!

– Пусти меня, – спокойно сказал Ной. – Убери свои руки. Извини меня. Конечно, к чему тебе выслушивать мои жалобы? Я понимаю.

Майкл медленно разжал пальцы. Опять он не сумел помочь этому несчастному парню…

Ной поежился.

– Холодно здесь, – примирительно сказал он. – Пошли в дом.

Майкл молча последовал за ним.

На следующее утро Грин направил их во второй взвод, в котором они вместе служили во Флориде. Во взводе все еще оставалось три старых солдата из сорока, которые тепло и сердечно приветствовали Майкла и Ноя. Они были очень сдержанны, когда в присутствии Ноя заходил разговор о Джонни Бернекере.

– Так вот, спрашивают этого солдата: «Что бы ты сделал, если бы тебя отпустили домой?», – говорил Пфейфер. Он, Ной и Майкл сидели на бревне, наполовину вросшем в землю, возле низкой каменной ограды и ели из котелков котлеты с макаронами и консервированные персики. Впервые за три дня им выдали горячую пищу, и все радовались, что повара сумели подвезти полевую кухню так близко к передовой. Солдаты стояли в очереди на расстоянии тридцати футов друг от друга, так, чтобы одним снарядом задело поменьше людей. Цепочка солдат извивалась по голому, иссеченному осколками кустарнику на берегу реки. Повара спешили скорее раздать пищу, и очередь двигалась быстро.

– «Так что бы ты сделал, если бы тебя отправили домой?» – повторил Пфейфер, набив полный рот. – Солдат призадумался… Слышали этот анекдот?

– Нет, – вежливо ответил Майкл.

Пфейфер удовлетворенно кивнул головой.

– Во-первых, сказал солдат, я сниму ботинки. Во-вторых побалуюсь с женой. В-третьих, сниму с плеч вещевой мешок. – Пфейфер захохотал во все горло, довольный своей шуткой, но вдруг оборвал смех. – А правда, вы не слышали этого раньше?

– Честное слово, – ответил Майкл.

«Остроумная застольная беседа в центре европейской культуры, – подумал он. – В числе гостей несколько представителей искусства и армии на кратковременном отдыхе после тяжелых дней на передовой. Рядовой первого класса Пфейфер, хорошо известный в кругу букмекеров Канзаса, местная знаменитость, знакомая всем судьям в округе, развлекается размышлениями о послевоенных проблемах. Один из гостей, представляющий наш театр в Западной Европе, поедая местный деликатес – консервированные персики, – замечает про себя, что подобный анекдот, несомненно, слышал еще рядовой Анакреонт где-нибудь под Багдадом во время персидского похода Филиппа Македонского[104]; что Кай Публий, центурион в армии Цезаря, рассказывал примерно такую же поучительную историю через два дня после высадки в Британии; что Жюльену Сен-Крику, адъютанту в корпусе Мюрата, удалось вызвать громкий смех своих товарищей точным переводом этого анекдота накануне Аустерлица. Этот анекдот был не безызвестен, – размышлял сей вдумчивый историк, с сомнением разглядывая свои закапанные грязью ботинки и думая, не начали ли уже гнить его пальцы, – уорент-офицеру Робинсону из Уэлльского саперного полка, сражавшегося под Ипром, или фельдфебелю Фугельхеймеру, участнику сражения под Танненбергом, или сержанту Винсенту О'Флехерти из первого полка морской пехоты, услышавшему его на коротком привале у дороги, ведущей в Аргонский лес».

– Чертовски забавная история, – сказал Майкл.

– Я так и знал, что тебе понравится, – с удовлетворением заметил Пфейфер, вычерпывая из котелка оставшуюся на дне подливку. – Да, но какого же черта ты не смеешься?

Пфейфер усиленно скреб свой котелок камнем и куском туалетной бумаги, которую всегда носил в кармане. Закончив, он встал и направился к группе солдат, игравших в кости за почерневшей печкой, – это было все, что осталось от дома, пережившего до того три войны. Кроме трех солдат роты, там были лейтенант и два сержанта из штаба зоны коммуникаций, которые каким-то образом заехали сюда на джипе просто посмотреть, что делается. Видимо, у них было много денег, которые принесли бы больше пользы, если бы находились в карманах пехотинцев.

Майкл закурил сигарету и блаженно затянулся. Он пошевелил пальцами ног, чтобы удостовериться, что еще может их чувствовать и у него стало приятно на душе от сытного обеда и от сознания, что целый час он будет вне опасности.

– Когда мы вернемся в Штаты, – сказал он Ною, – я приглашу тебя и твою жену на превосходный бифштекс. Я знаю одно местечко на Третьей авеню, на втором этаже. Ты ешь и смотришь в окно, как на уровне столиков пробегают поезда надземной дороги. Бифштексы там толщиной с кулак, мы закажем их с кровью.

– Хоуп не любит недожаренный бифштекс, – серьезно сказал Ной.

– Ей подадут такой, какой она захочет. Сначала остренькую закуску для аппетита, потом бифштексы, хорошо поджаренные снаружи, и, когда их тронешь ножом, они вздыхают как живые, затем спагетти, зеленый салат и красное калифорнийское вино, а в заключение пирожное, пропитанное ромом, и cafe expresso – это очень черный кофе с лимонными корками. В первый же вечер, как приедем домой. За мой счет. Если хотите, можете взять с собой сынишку, мы посадим его на высокий стул.

Ной улыбнулся.

– Мы лучше оставим его дома.

Майкла обрадовала его улыбка. За последние три месяца, с тех пор, как они возвратились в роту, Ной улыбался очень редко. Он мало говорил и мало смеялся. Он не выражал вслух своих чувств, но по-своему привязался к Майклу, следил за ним критическим взглядом ветерана, защищал его словом и делом даже тогда, когда ему хватало забот о сохранении своей собственной жизни, даже в декабре, когда обстановка на фронте была очень напряженной. Роту тогда посадили на грузовики и спешно бросили против немецких танков, которые внезапно появились у, казалось, совсем обескровленного противника. Теперь это сражение называют «битва за Арденнский выступ»[105]. Все это осталось позади. Но один случай Майкл запомнил на всю жизнь. Он притаился в окопе, который Ной заставил его вырыть на два фута глубже, хотя Майкл ужасно устал и злился на мелочную, как ему казалось, требовательность Ноя… Немецкий танк выполз на голое поле и пошел прямо на них. Боеприпасы к «базуке» кончились, позади горела самоходная противотанковая пушка. Оставалось только прижаться к самому дну окопа и ждать, что будет… Водитель танка видел, как Майкл нырнул в окоп, и повел танк прямо на него, стараясь раздавить его гусеницами, потому что нельзя было достать его из пулемета. Томительно долгая минута, ревущая семидесятитонная машина над головой, вращающиеся гусеницы, обрушившие град тяжелых комьев грязи и камней на каску и на спину, и собственный крик, утонувший в этой гробовой темноте… Когда оглядываешься назад, все это представляется страшным кошмаром.