Но вице-король ответил жестко, и к 1941 г. полиция арестовала примерно 26 000 сопротивленцев. Среди них был и Неру, который заявил суду: процесс перед всем миром идет над Британской империей, а не им. Его приговорили к четырем годам тюремного заключения.

Несмотря на обращение Черчилля, Линлитгоу проследил, чтобы к Неру относились, как к обычному преступнику. До его досрочного освобождения в декабре 1941 г. (на сей раз Черчилль выступал против и заявил, что это будет фатальным для империи) он перенес много мелких придирок. Как Неру писал своей дочери Индире, он отступил на «мощную линию Мажино» своей раковины — читал, писал, мечтал и занимался йогой. Он жил «в своем разуме»[2274] и стоял на голове.

Политическая ситуация оказалась столь же статичной. Бос бежал, чтобы поднять штандарт восстания в Германии, но нацисты еще не знали, что с ним делать. Ганди переживал кризис веры, пытался защищать пацифизм во время войны против фашизма. Конгресс утратил движущую силу и все еще оставался в тупиковой ситуации с Мусульманской лигой. Линлитгоу всегда предпочитал подождать и ничего не делать, хотя включил больше индусов в свой Исполнительный совет. Статус-кво устраивало и Черчилля, но не подходило человеку, на которого Черчилль смотрел, как на вероятного спасителя Британии— Франклину Д. Рузвельту. Президент являлся либералом в стиле Вильсона, он выступал за предоставление свободы колониям, в том числе и Филиппинам.

Когда два лидера встретились в первый раз, в местечке Плацентия-Бей в Ньюфаундленде (это произошло в августе 1941 г.), между ними начались разногласия по этому важному вопросу. Черчилль побагровел и разъярился, когда Рузвельт сказал, ссылаясь на Индию: «Я не могу поверить, что мы ведем войну против фашистского рабства и в то же самое время не работаем ради освобождения народов по всему миру от отсталой колониальной политики»[2275]. Премьер-министр посчитал «очень большой наглостью» попытку американцев «наставлять нас, будто школьная учительница, в том, как правильно себя вести»[2276] по отношению к империи. Но он не позволил этой проблеме омрачить дружбу с президентом, который решил относиться к Черчиллю по вопросу индусов так, как относился к сенаторам из южных штатов по вопросу чернокожих.

Они приняли Атлантическую хартию. Это было громкое подтверждение англо-американских принципов, которые включали обязательство «уважать права всех народов выбирать форму правления, при которой они живут»[2277].

Однако по возвращении в Англию Черчилль заявил Палате общин, что обещание самоопределения в Хартии не относится к империи. В дальнейшем, чтобы опровергнуть рассказы о том, что его «реакционный, типичный для Старого Света взгляд» расстроил Рузвельта, Черчилль заявлял: «Хартия составлена моими словами»[2278]. Но Рузвельт отредактировал проект Черчилля и хотел универсальную Хартию. Президент, который считал британцев приличными, соблюдающими закон и любящими свободу людьми, в частных беседах яростно ругал их правительство. Оно проводило «мировую тиранию, осложненную империализмом, колониализмом и властной политикой, которая нарушает всю политическую мораль, в частности, отрицает элементарные права всех народов на независимость, утвержденные США»[2279].

Индийские националисты пришли в ярость из-за выхолащивания Черчиллем Хартии и выступали еще более злобно и оскорбительно. Неру, который переписывался с Рузвельтом и надеялся на его поддержку, сказал, что Америка почти в одиночестве «держала зажженным факел демократии и свободы»[2280].

Америка оказалась напрямую связанной с Азией после бомбежки Перл-Харбор 7 декабря 1941 г. Как подчеркнул Рузвельт, этот акт был проведен Японской империей[2281]. Она наступала с невероятной скоростью, разрывая огромные дыры в тонкой ткани западных империй на Востоке. Британцев, все еще склонных отмахиваться от своих восточных противников, как от «кули в форме»[2282], везде заставали врасплох. Уверенность и престиж белых стремительно падали с каждым поражением. Японцы высадились в Борнео. Они захватили Гонконг. Они буйствовали в Малайе. 15 февраля 1942 г. генерал Ямашита добился капитуляции Сингапура. Последовало покорение Бирмы вместе с атаками на города — от Калькутты и Коломбо до Дарвина.

По мере расширения владений японцев в Азии и вторжения Германии на Кавказ, казалось, что челюсти держав «Оси» нацелены зажать Индию. Поэтому от Америки до Китая влиятельные голоса убеждали Черчилля предоставить Индостану свободу и демократию в такой мере, которая позволит объединить людей для борьбы за эти идеалы в мировом конфликте. Сам Рузвельт во время своего первого выступления об Индии сказал: Атлантическая хартия относится ко всему миру. Члены правительства Черчилля из Лейбористской партии, Клемент Эттли и Эрнст Бевин, заявляли, что «грубый империализм»[2283] Линлитгоу мешает участию Индии в войне.

Черчилль пытался не сдавать позиций и оставаться до конца верным своим убеждениям. Как Эмери сказал королю Георгу VI, Уинстон «ненавидел мысль о том, чтобы отказаться от всех своих глубоко въевшихся предрассудков, просто чтобы обеспечить большую поддержку американцев, китайцев и левого крыла. Он переживал все противоречивые эмоции добродетельной девушки, впервые продающей себя за действительно потребовавшиеся наличные»[2284].

Но под давлением премьер-министр неохотно согласился на объявление о том, что после войны выборный орган составит новую конституцию для всей Индии (отдельные провинции смогут отказаться от участия). За этим последует «полный переход ответственности из британских в индийские руки»[2285]. Если на это будет получено согласие, вице-король сразу пригласит лидеров главных групп индусов для присоединения к советам, решающим судьбу страны. Черчилль едко написал Макензи Кингу в Оттаву: «Мы смирились с тем, чтобы всеми силами защищать Индию, чтобы в ней сохранялся порядок, а если преуспеем в этом — чтобы нас изгнали»[2286].