форме. Конечно, инициируемый на пленке визжал, но пойди разбери, от боли или удовольствия. Все разведчики, нелегалы, строгие допросчики, адские следователи, у которых на допросах раскалывались и железные богатыри, — были пропущены через инициатора, легендарного Гуньку, и если им не хотелось, чтобы в один прекрасный день эти кадры сделались всеобщим достоянием, — они должны были трудиться не за страх, а за совесть, хотя какая же варяжская совесть без страха? Этот-то обряд инициации заготовил Гуров для капитана-иерея Плоскорылова, и человек у него уже был присмотрен надежный — Корнеев, могучий, страшно тупой, не побрезгует и скотиной; иногда среди варягов еще попадались былинные персонажи, несмотря на общее их вырождение. Может, и стоило бы инициировать Плоскорылова прямо теперь, развлечения ради, но не было времени на развлечения, и Гуров нахмурился.

— Подождешь. Как покажешь себя героем в генеральном сражении, так и инициируем. А если убьют — что ж ты сомневаешься, капитан? Сразу все и узнаешь, без всякой инициации.

Плоскорылов покраснел.

— Да, конечно… Но, понимаешь, Костя… Для того, чтобы как следует проявить себя — ну, в сражении… Мне хотелось бы все-таки понимать яснее, ты же знаешь, на богфаке не говорили последнего. Пятая ступень — она… как бы это… Ну вот представь: главное сражение выиграно. Оно и будет выиграно, я не сомневаюсь ни секунды. И победа. И что тогда?

— Битва до последнего ЖД, — пожал плечами Гуров. — Согласно гласу двунадесятому от пустынника Акакия…

— Я помню двунадесятый глас, — перебил Плоскорылов. — Но ты скажи мне: это и будет означать как бы исход борьбы? Как бы последнюю победу, за которой царство льда?

— Не думаю, — покачал головой Гуров. — Ты прекрасно знаешь, что варяжство не может остановиться, пока не истребит всех и не оставит последних жрецов.

— Да, да, я это знаю, — закивал Плоскорылов. — Это объясняли. Полное самоистребление до последних достойнейших. Но, Костя, согласись, я же должен знать, что будут делать последние достойнейшие?

— Капитан-иерей, — сказал Гуров и встал. — Вы спрашиваете о такой тайне, которая и на седьмой ступени доступна не всем, а лишь тем, кто способен делать самостоятельные выводы. Я посвящу вас в эту тайну не прежде, чем вы проявите исключительное мужество в послезавтрашнем генеральном сражении, да и то еще подумаю. Как можете, как смеете вы на вашей пятой ступени даже задаваться такими вопросами? Как вы можете обращаться к инспектору в момент, когда он, может быть, решает судьбу генерального сражения?!

Плоскорылов упал на колени и стал ловить губами гуровскую руку. Он только теперь понял, до какой степени забылся.

— Простите… простите… — лепетал он.

— Встаньте и изыдите, — тяжелым голосом сказал Гуров. — Я подумаю о вашей инициации. Все будет зависеть от вашего поведения в сражении. Если вы проявите себя истинным бойцом, я, быть может, рассмотрю вопрос в ближайшее время. Но вы проявили непростительное любопытство и забвение субординации, и, памятуя о вашем неполном знании обязанностей дневального…

— Я выучил, выучил! — вскричал Плоскорылов. — Дневальный есть военный солдат, в чьи непосредственные обязанности…

— Кру-гом! — зычно гаркнул Гуров, как он умел, когда хотел. — Прочь с глаз моих! Готовиться к сражению, стирать носки!

Плоскорылова сдуло. Настроение Гурова несколько улучшилось. Он всякий раз по-детски радовался, когда ему удавалось пнуть эту квашню. Надо будет придумать, что ему сказать после инициации. Полное самоистребление, покуда не останутся двенадцать вернейших? Их танцы с грубыми, рублеными телодвижениями вокруг ледяного кристалла, батюшки-холода? Многоступенчатое групповое совокупление? Тут он волен был придумывать что угодно. Штука в том, что у варягов не было эсхатологии. Она не была толком продумана, что и является первым признаком народа-вируса. Ни о каком собственном апокалипсисе не могло быть и речи. Мечтания варягов и хазар простирались ровно до того момента, когда будет осуществлена их главная цель — подчинение прочего мира. После этого хазары ждали своего мессию, варяги — всеобщего конца, ибо не мыслили никакой иной идиллии, кроме коллективной гибели в бою; но что делать после этого истребления, они не представляли и близко. На вопрос о последствиях прихода мессии хазары удивленно пожимали плечами; варяги на вопрос о венце своей миссии возводили очи горе. И те, и другие не брались ответить, что будет, когда станет некого покорять и растлевать. Ничего, кроме коллективного самоубийства или голодной смерти вследствие отсутствия новой пищи, вирусу не останется. Но об этом вирус не знает — иначе он может остановиться, задуматься и перестать жрать. Главным условием бурного функционирования варяжства и хазарства было именно темное пятно на месте эсхатологии, отсутствие представления о цели — она должна была мистическим образом открыться ровно в момент ее достижения; никто не смел заглядывать за черно-звездную завесу, пока длится путь. Лишь очень немногие варяги и вовсе единичные хазары могли представить себе, что за темной завесой нет решительно ничего, кроме самоуничтожения, — оно и есть высшая форма власти над миром, та стадия, на которой мир становится не нужен… но до этого почти никогда не доходило. Все они ждали генерального сражения, не представляя, за что сражаются. Это было даже забавно. Гуров жалел их в такие минуты.

Он-то знал, что никакого конца света не будет никогда, потому что его народ бессмертен. Он сам выбрал для себя эту жизнь — и никому не даст прервать движение по кругу, если только инспектор будет смотреть в оба.

4

А между тем глубоко в лесу, глубоко в земле, глубокой ночью зреет пузырь. В нем пирует, ликует, играет синими огоньками веселый газ флогистон.

Странен газ флогистон! Прочие полезные ископаемые в слепых, кротовьих земных недрах, в чернозеленых глубинах, в слепом мельтешенье корней, червей, кровей — гниенье бывших растений, костных останков, перепрелой органики. Чуть отлетит от живого душа, как бешено активизируется стремительная, броунова жизнь плоти: все мельтешит, роится, кружится. Душа еще сдерживала: постой, что делаешь? Тело не знает вопросов. Превращения материи увлекательней однообразных приключений души. Что за набор — любовь, тоска, обида? То ли дело распад, столько интересного.

Но пока гниет, перегнивает, перепревает темная земная плоть, — в черной сырой массе образуются пузыри, пустоты, прозрачные, ничем не заполненные пространства. Камни ли так лягут, почва ли провалится, крот ли выроет ход да забудет — в плотной земле возникает лакуна, вакансия, пространство умолчания. Что получится из материи — знают все: другая материя. Но никто не знает, что получается из пустоты. А из пустоты получается веселый газ флогистон.

Вообразим себе человека, которому назначено на четверть пятого. Что назначено — не знаем: дантист, интервью, собеседование с высокомерным боссом, принимающим его