Никоим образом не злорадствую по поводу случившихся с нею несчастий. Просто обнажаю диалектику. Масюк была еще ближе к воспеванию чеченцев как крутых мужиков. А потом выяснилось, что такое «крутые мужики без прикрас». Дай бог, чтобы Латынина этого не выяснила. Но при чем тут Политковская? Политковская если и влеклась к «крутизне» чеченцев, то очень скрыто. И нет никаких оснований считать, что влеклась. Говорила она (а тут важно именно это) об их раздавленности «чудовищной госмашиной». То есть как-то пыталась одновременно по содержанию и по форме отвечать сахаровскому мифу.

Латынина содержание сахаровского мифа отбрасывает с легко заметным отвращением. Ей действительно нужен крутой мужик, а не Сахаров. Но еще ей нужно что-то взять от Сахарова. И все это обрушить на голову «проклятого чекизма», вроде бы, пытающегося из «чика» превратиться в «цык» и потому особенно отвратительного.

Но предположим даже, что Латыниной не чужд сутевой правозащитный пафос. Хотя я так не считаю. Соотношением личности и текста занимаюсь не первый год. И утверждаю, что не в правозащитность играет Латынина, а совсем в другое. Но пусть я ошибаюсь, и идет на самом деле правозащитная игра (хотя то, что я не ошибаюсь, для меня очевидно). В каком году мы живем? Что такое правозащитная игра после сгона с мест постоянного проживания нескольких сот тысяч русских? Сколько можно играть-то в одни ворота и называть себя правозащитниками?

И, согласитесь, СЕГОДНЯ правозащитность и интеллектуализм находятся в очень сложных отношениях. Они всегда не просто строили отношения. Но сегодня их отношения осложнились до крайности. Потому что правозащитность — это критика, это не содержание. Апелляция к Политковской не может избавить от необходимости анализа того, что происходит в Чечне, а также того, что там должно происходить. И этот анализ (как и проект) не может быть апофатическим. То есть основанным на описании того, что НЕ НАДО делать. Понятно, что в Чечне НЕ НАДО чинить преступлений. Но что там НАДО делать?

Порядок там НАДО наводить или НЕ НАДО? Если его не наводить, то беспорядок приволочется в Москву. Если Чечню просто отделить, отделится Северный Кавказ и загорится Волга. Да и вообще… Может ли уцелеть государство, если оно не будет наводить порядок, а его противники будут наводить беспорядок? Можно ли наводить порядок в белых перчатках?

Насилие отвратительно. Но если не будет государственного насилия, что надо противопоставлять насилию боевиков? Насилие казаков? Стычки «банда на банду»? Но махновщина не может быть идеалом. И, даже если она им и является для кого-то, это неустойчивый идеал. Что по ту сторону такого идеала? Когда он исчерпается, то что будет? Свирепая диктатура? Чья?

Понятно, когда на эту роль претендуют Робеспьер и Сен-Жюст. Но ведь не Явлинский! Не Каспаров! Не Касьянов! Или Явлинский готов стать Робеспьером, а Каспаров Сен-Жюстом? Но тогда Чечня — это Вандея. Нужно продолжать? Как говорят, «почувствуйте разницу».

Однако вернемся к теме героя. А также мифа и ценностной системы.

В самом деле, кто герой-то? Кто этот гибрид «крутого мужика» и Сахарова? Как говорилось в поэме Есенина, «я хочу видеть этого человека». Может быть, это Касьянов? Чем не склонен заниматься, так это демонизацией, но… Но дело совсем в другом. Идиотизацией-то тоже заниматься не надо. И опять же, чай, не 1987-й, когда и Ельцина можно принять за демократа. Двадцать лет прошло… И каких двадцать лет! Касьянов — это в меру позитивный и достаточно респектабельный клон той самой системы, которую так проклинает Латынина. Это ее… так сказать, «алхимическое дитя»… (рис. 82).

Рис. 82

Постмодернистская выхолощенность, конечно, дает возможность склеивать друг с другом все что угодно. Но это не бесплатное удовольствие. За это приходится платить высокую цену. Герой позитивного мифа выхолащивается постмодернистскими склейками так же, как антигерой. В результате герой оказывается неотличим от антигероя. Герой и антигерой становятся близнецами. У них одинаковые походки, близкая физиономистика, почти неотличимые биографии, тождественные лексика и семантика. Ну, говорит один о державности, а другой о правах человека. А у слушающего все время ощущение, что завтра они могут поменяться местами. Да и говорят они так, что интонация перевешивает содержание. Интонация же — по сути канцеляритная, что полностью отражает и общий генезис смертельных противников, и их мировоззренческую, психологическую, ментальную неотличимость, вытекающую, в том числе, из этого общего генезиса.

Хотите знать, что такое персонифицированный гибрид «крутизны» и «сахаровскости»? Это Ельцин. Ясно, что реально в гибриде перевешивает… И что там остается от «сахаровскости»… А почему тогда герой не Путин? Почему Касьянов?

Разбираемая мною неотличимость гуляет не только по московским улицам. Отнюдь не только! Возьмите коллизию Ющенко и Януковича. Как их отличить? Чуть-чуть варьируемые модификации одной и той же украинской номенклатуры среднего звена…

Список подобных двойников можно продолжить и распространить, например, на Чечню. Чем, по большому счету, А.Масхадов отличался от А.Кадырова? Или тот же Дудаев от А.Кадырова? Конечно, отличия были. Но они не носили классового, системного… я бы сказал, антагонистического и рокового характера.

Оппозиционная интеллигенция не может не только выдвинуть своего героя, но даже создать портрет оного. Ведь и для создания портрета нужны ценности. Не будет без них никакого позитивного образа вообще. А уж тем более образа, контрастного по отношению к отрицательным персонажам.

Оппозиционная интеллигенция потеряла любовь. Осталась ненависть. А ненависть ужасно легко превращается во влечение. Что мы и наблюдаем. По сути, это наш доморощенный вариант «Носорогов» Ионеско. Латынина, Пионтковский, Мильштейн — они не борются с теми, кого они назвали гадами. Потому что нет у них своего Георгия Победоносца. А значит, и ценностей своих по существу нет (скажи мне, кто твой герой, и я скажу, каковы твои настоящие ценности). Честно говоря, героями уже и не пахнет. Есть только гады. А тогда и настоящего отстранения от гадов нет. Есть их очень смачное, чувственное описание.

Которое элементарно превращается во влечение а ля «Носороги»! То есть в тяготение к аду и злу. Что и есть фундаментальное свойство карнавальной политической культуры, изобретенной «кшатриями» КГБ для восстания против «красных брахманов» и ставшей основой бытия в новой России, превращенной за счет этого в клоаку, свалку, зооциум.

Те, кто должен из этого выводить, заняты усугублением содеянного. Они не раскаиваются. Они вновь — в следующем своем поколении — организуют очередной виток нисхождения, инволюции, регресса. Организуют новую фазу того же бесстыдного карнавала.

Если бы они как-то очеловечивали предметы своего обсуждения, своей беспощадной критики — это было бы уже хоть что-то. Если бы они хотя бы косвенно — через предельную критику, соединяемую со своим (!) языком, — предъявляли иные высокие альтернативы, то критика (даже ложная или избыточная) могла бы стать носителем какого-то выхода. Но тут ни о каком выходе говорить не приходится. Критики чужого зоологизма на зоологическом же уровне клеймят тех, кого наделили зоологическими свойствами. И, делая это, утверждают всеобщую зоологию.