– Даже если подниму, твой приятель меня пристрелит, – буркнул бандит.

– Ни в коем случае! Давай, парень, еще разок. Есть же у тебя еще порох в пороховницах!

Ковш снова встал на ноги. Как человек, взбирающийся по отвесной стене, он раскачивался из стороны в сторону, медленно утирая окровавленное лицо. Меня замутило.

Мосс резко махнул правой ногой, и на миг показалось, что внезапный маневр принесет успех. Ал на лету поймал его ногу и, отступив на шаг, дернул. Детина запрыгал на левой ноге, пытаясь удержать равновесие.

– Мне такой приемчик разрешается, потому что у тебя был ствол, а я пришел с пустыми руками и чистыми намерениями, – непринужденно объяснил де Спейн. – А получилось все благодаря фактору неожиданности. Надеюсь, теперь ты понимаешь, где ошибся.

Обеими руками Ал вывернул Моссу ногу. Незадачливого бандита швырнуло вверх и куда-то в сторону, а потом – бам! – он зарылся лицом в гравий и пропахал его плечами. Де Спейн, однако, продолжал выкручивать ногу. Ковш бился, метался и, захлебываясь гравием, издавал нечеловеческие звуки. Рывок – громила взвизгнул, точно десяток рвущихся простыней; выпад – де Спейн встал на свободную лодыжку пленника и с силой развел ему колени. Жадно ловя воздух ртом, Ковш попытался вскрикнуть, но вышло похоже на лай здоровенного дряхлого пса.

– За подобные фокусы деньги платят, большие серьезные деньги, – усмехнулся де Спейн. – Наверное, мне стоит задуматься!

– Пусти! – взмолился бандит. – Все скажу, все, клянусь!

Ал еще шире раздвинул Ковшу колени, а затем что-то сделал с правой ногой, и детина неожиданно обмяк. Точно огромный сивуч сознание потерял… Де Спейн от неожиданности пошатнулся, разнял руки, и нога бандита грохнулась на гравий. Ал отступил и носовым платком аккуратно промокнул лицо и вытер ладони.

– Слабенький, – вздохнул он, – только на вид здоровяк. Вот что значит целый день не отрывать задницу от водительского сиденья!

– А руки от ствола, – добавил я.

– Ха, идея отличная! – похвалил де Спейн. – Нельзя же позволить человеку потерять чувство собственного достоинства!

Приблизившись к распростертому на гравии бандиту, де Спейн пнул его по ребрам. После пинка номер три Ковш заворчал и разлепил веки.

– Поднимайся! – велел де Спейн.

Ковш поднялся. На это ушла целая минута. Его рот, вернее, остаток рта раскрылся, как при бесконечно долгом «а-а-а». Тут же вспомнился другой разверстый рот, и жалеть Мосса резко расхотелось. Громила молотил руками, пытаясь нащупать опору.

– Мой приятель утверждает, что без пушки ты размазня. Нет, герой вроде тебя не размазня! Мне даже слышать об этом больно! На, возьми мою пушку!

Легонько, носком ботинка Ал подтолкнул кобуру, которая соскользнула с пиджака и упала Ковшу под ноги. Чтобы взглянуть на нее, бандиту пришлось ссутулиться: шея уже не гнулась.

– Я все скажу, – прохрипел он.

– А тебя что, просят? Лучше вот пистолет возьми. Хочешь, помогу? Впрочем, не заставляй меня падать. Подбери пушку, живо!

Ковш рухнул на колени, и его пальцы медленно сомкнулись вокруг рукояти пистолета.

– Молодец! Ты снова крутой, при пушке! Готов женщин убивать. Вытащи ствол из кобуры, смелее!

Медленно, очень медленно, точно с огромным усилием, Ковш извлек пистолет из кобуры, но с колен не поднялся. Казалось, ствол тянет его к земле.

– В чем дело? Ты не собираешься никого убивать? – издевался де Спейн.

Детина выронил пистолет и всхлипнул.

– Эй ты! – рявкнул де Спейн. – Положи на место! Я привык держать табельное оружие в чистоте и порядке!

Нащупав ствол, Ковш с грехом пополам засунул его в кожаный футляр. На нехитрое действие ушли последние силы, и бандит плашмя упал на дорожку.

Ал перевернул его на спину, затем поднял пистолет, вытер рукоять и, застегнув кобуру, повесил на плечо.

– Вот теперь пусть колется! – Де Спейн надел куртку. – А то этих крутышей не разговоришь… Покурить найдется?

Левой рукой я достал из кармана пачку, выбил из нее сигарету и протянул де Спейну, а правой включил фонарь и направил луч на руки Ала.

– Мне свет не нужен. – Де Спейн нащупал спички, глубоко затянулся и окинул темным взглядом подножие холма, океан, изгиб береговой линии и мерцающие полоски причалов. – А здесь красиво, – заметил он.

– И холодно, даже летом! – посетовал я. – Знаешь, мне бы не мешало выпить.

– И мне тоже, – кивнул де Спейн, – только потом форму потеряю.

Де Спейн притормозил у здания клиники и посмотрел на светящееся окно шестого этажа. Формой здание напоминало звезду, так что все без исключения кабинеты выходили на улицу.

– Подумать только, – отметил де Спейн, – док на месте! Похоже, он никогда не спит. Взгляни-ка вот на ту тачку!

Я выбрался из салона и обогнул темную аптеку рядом с главным входом. На стоянке красовался длинный черный седан, припаркованный с безупречной аккуратностью, точно был полдень, а не три часа ночи. Рядом с передними номерами виднелась медицинская эмблема – обвитый змеей жезл Гиппократа. Я на миг направил луч фонаря на лицензию под лобовым стеклом и прочел фамилию.

– Все верно! – вернувшись к седану Ала, кивнул я. – Как ты узнал, где именно сидит док и чем занимается в это время суток?

– Укольчики свои готовит, – усмехнулся де Спейн. – Ну, вообще-то, я за ним следил.

– Следил? Зачем?

Вместо ответа де Спейн смерил меня тяжелым взглядом и повернулся к задним сиденьям:

– Как дела, дружище?

Из-под напольного коврика донеслось мычание, отдаленно напоминающее человеческий голос.

– Ему нравится кататься! – поговорил де Спейн. – Всем крутышам нравится! Ладно, сейчас припаркуюсь в какой-нибудь подворотне, и пойдем.

Не включая фар, Ал свернул за угол и в посеребренной луной тьме заглушил мотор. По другой стороне улицы тянулись муниципальные теннисные корты, а с океана пахло солью и йодом.

Де Спейн вернулся на стоянку, мы направились к запертой двери главного входа и постучали в толстое зеркальное стекло. В самой глубине вестибюля – в раскрытой кабине лифта рядом с массивным почтовым ящиком – горел свет. Из кабины выбрался старик, проковылял к двери и, зажав в кулаке ключи, уставился на нас. Де Спейн показал жетон. Лифтер скользнул по нему взглядом, отпер дверь и, не проронив ни слова, впустил нас. Неспешно вернувшись к лифту, он поправил самодельную подушку, которая лежала на стульчике, и прошамкал:

– Что вам угодно?

Осунувшееся лицо старика казалось не бледным, а каким-то серым, дряблые щеки тряслись, даже когда он молчал. Отвороты на брюках протерлись чуть ли не до дыр, шишка на большом пальце левой ноги выпирала из черного поношенного ботинка, а синяя форменная куртка сидела как плащ-палатка.