Рианнон! Ты тогда спасла меня, так спаси теперь ее! Спаси, умоляю! Эссилт не в чем не виновата!

Спаси ее, б… богиня!

Но призывы были тщетны. Туман обернулся волнами, поднимающимися до неба – если только было здесь подобие неба. Призрак корнуэльского берега смыло.

И белый конь бился в этих валах, беспомощнее новорожденного жеребенка.

Бился отчаянно и зло, проклиная Рианнон самыми последними – неужели действительно последними?! – словами.

Эссилт едва уворачивалась от очередного шквала. Ее одежды, отяжелевшие от воды, в любой миг могли утянуть ее в пучину, королева отчаянно цеплялась за гриву белого скакуна – а море бушевало, и спасения не было, и неоткуда было ждать его, потому что никакие боги и богини, никакие магические кольца, как бы ни были они сильны, ничто не поможет против ан-дубно, затягивающего тебя в водоворот кошмара, непреодолимого с детства.

Белая лошадь, мчащаяся по-над волнами. Только это может спасти Эссилт!

Рианнон, неужели ты не?!

Но я сам – я сам белый конь. Плевать, могу или не могу – я должен! Я скакал по тучам как по скалам, и вон они, тучи, над нами. Я могу допрыгнуть до них! Никто не поможет нам с Эссилт, кроме меня.

И если тучи тверже камня, то и волны! Можно скакать по волнам. Отец не мог – он не был оборотнем.

Но я могу!

И белый конь поскакал по морским валам. Его копыта высекали бело-серебряные брызги? искры? – из волн, как из камня. Он крошил океан, сокрушал его, растаптывал – мстя за отца, рассчитываясь за страх, десятилетиями терзавший его душу и изломавший судьбу.

Тот, кто был способен ударами копыт размозжить собственное каменное лицо, теперь с удвоенной яростью топтал волны.

Манавидан корчился от боли.

И – бежал.

Море исчезло.

Под копытами Друста заклубились тучи… а после исчезли и они.

Серый сумрак межмирья.

Друст сменил облик, протянул Эссилт руку:

– Пойдем. Осталось рассчитаться лишь с одним долгом.

Они шагнули в мир людей – прекрасные в своей юности, теперь уже – в вечной. Словно два столпа света встали они неподалеку от Тинтагела. Ослепительная белизна прошедших через смерть сгущалась, свет обретал облик, облик – плоть… но Друсту и Эссилт сейчас не было дела до этого.

Не оборачиваясь, они шли вперед и рука об руку вступили в Тинтагел.

При виде их затихли все. Для людей они были призраками, сияющими и прекрасными, плывущими по-над полом. Для не-людей Друст и Эссилт всего лишь освободились от человеческой плоти, словно раненый боец наконец исцелился и снял докучные лубки и повязки.

Они вошли в тронный зал.

Их ждали.

Друст поклонился:

– Дядя, я привез тебе твою жену, как обещал.

Эссилт подбежала к Марху:

– Нам пора.

Прямо из стены верхом на священной свинье выехал Фросин:

– Пора приотдохнуть праведному, – изрек он.

Следом за ним вылетел сокол, сменил облик:

– Прощай, отец.

– Остаётесь?

– Крекс-фэкс-сакс! – отвечал Фросин. – Смертен Артур, сгинет, осмелеют сво… э-э, восточные соседи. Присмотрю за ними.

– Мы останемся, отец, – кивнул Перинис.

– И я останусь, – тихо сказал Динас. – Покуда высится Тинтагел, я не покину его. А покуда я его не покину – ему стоять в обоих мирах.

– Пойдем, – тихо сказала Эссилт, подавая руку мужу.

Динас протянул Друсту его арфу. Ученик Ллаунроддеда заиграл – так, как некогда в юности мелодией прокладывал пути. Сейчас он торил свою последнюю дорогу: магия Аннуина уходила в Аннуин.

Друст шел первым, за ним – Марх и Эссилт, Бранвен и рыжебородый Ухтрид, Гилл Оленья Нога и обжора Хуарвар, и многие другие из старейших эрлов. И после всех, смутными тенями, то ли в людском облике, то ли в зверином, следовало священное стадо. Свиньи Аннуина привычно шли за одним из трех величайших свинопасов Прайдена.

Там, где Друст и Эссилт вышли в мир людей, там теперь росли два куста терновника – высокие, выше человеческого роста, покрытые белыми цветами так густо, что листвы не видно. Они склонили друг к другу отягченные соцветьями ветки, и эта белоснежная арка ждала тех, кто уходил навсегда.

Уже не живых и потому – бессмертных.

Марх подмигнул Эссилт:

– Представляешь, что про это потом насочиняют барды? «И выросли из могил Тристана и Изольды два куста, и сплелись, чтобы вовек не…»

– Ой, – тихо сказала королева.

Они вошли в серый сумрак межмирья. «А как же Гвин?» – отстраненно подумал Марх.

Бледного Охотника он уже совершенно не боялся: ведь убить можно только живого. Свою уязвимость Марх оставил по ту сторону цветущей арки.

Неожиданно рядом послышалось знакомое хрюканье, и вместо жуткого Гвина явился Фросин.

– Ты же сказал, что остаешься? – удивился Марх.

– А я и остался, – отвечал Фро… или нет, сейчас скорее Мирддин. – Уходящие прошли аркой. А я – в объезд. Я просто провожаю. И хочу тебе кое-что показать. Обернись.

Король Марх обернулся – и увидел Гвина. Послушно рысящего в конце их длинной колонны.

– Он уходит в легенду вместе с вами, – сказал Мирддин.

– Уходит в легенду?

– А ты этого еще не понял? Марх, арка, которую создали эти двое – это новые врата миров. Им быть открытыми вечно… ну, во всяком случае, на пару тысяч лет хватит наверняка. Ты победил, Марх. Ты проиграл все битвы, – Владыка Дорог хитро прищурился, – но победил в главном: легенда о Тристане и Изольде не даст закрыться вратам мира людей и страны волшебства.

– Так всё было недаром?

– А то! – хмыкнул Фросин, скорчив рожу. – Я те так скажу, Конь: света ты не заслужил, покоя – тем более. Покой был бы тебе самым возмутительным наказанием! Ты заслужил отдых. Активный такой отдых на пенсии.

– На чем?

– Узнаешь! – карлик ударил свинью пятками и ускакал.

Сумрак уступал место зелени. Облик деревьев становился отчетливее, свет – ярче, листва – веселее. Они входили в лес Муррей.

Здесь царило лето.

Араун поклонился пришедшим:

– Добро пожаловать, Марх, добро пожаловать. Отдохни – хотя на отдых и немного времени.

– А что потом?

– Бендигейд Вран ждет тебя.

– Ждет?!

– Конечно. Или вам не о чем поговорить друг с другом?