— Вот и хорошо, — сказала она. — Сейчас будем кушать. Голодный, конечно? Дан кивнул.

— Ну, пойдем. Я тебе все покажу. Тут уборная, тут умывальня.

Весь можешь помыться, белье поменять. Помоешься?

Дан опять кивнул. Он чувствовал себя невыносимо грязным.

— Тогда вот мыло тебе, вот губка. Воду так пускают…— Старуха показала. — Понял?

— Понял, — сказал Дан. — Спасибо.

— Пойду я, и пойдет Малигнан, — повторил Джаллав. — Без вариантов.

— Это неразумно, — сказал Ауэбб. — Ушел Борис, теперь уходишь ты. Что, Алексозо будет командовать?

— Да, — сказал Джаллав. — В случае чего — Алексозо.

— Подумай еще раз.

— Подумано. Хватит, Айз, ты меня не переубедишь.

— Боюсь, что так.

— А нечего бояться, Айз. Поражение мы уже потерпели.

Давным-давно. Теперь бы узнать, от кого, — и все. Хотя и это, по большому счету, — праздное любопытство.

Ауэбб кашлянул в кулак.

— Извини, Алек, твои парадоксы я иногда… хм… не воспринимаю. Что ты имеешь в виду?

— Что мы воюем с миражами. Тебе не приходило в голову, что никаких уровней, никаких слоев просто не существует? И это все — лишь наше истолкование — примитивное — того, что происходит с нами здесь и сейчас? Как тот фокус с двумя зеркалами…

— Алек, ты не обидишься, если я тебе скажу?.. В общем, меня это не интересует. Абсолютно. Мое дело — связь с наблюдателями и зондаж. Пока хоть один наблюдатель будет вне Алефа — я буду заниматься связью, а не космогонией. И я не вполне понимаю, как ты…

— Я не собираюсь бросать весла, — сказал Джаллав. — Если ты об этом подумал. Я вовсе не собираюсь бросать весла. А вдруг и наше ерзанье имеет какой-то второй смысл?

Душу высасывал этот каменный рокот. И темнота. Далекие огоньки сигарет почему-то лишь добавляли одиночества. Воздух был теплый, даже порывами горячий, но от камня исходил странный холод. Ступни заледенели до бесчувствия. Если сесть — замерзнет жопа.

Ватник не спасает. Радиоактивный холод. Холодовая радиация.

Только бы не замерзли руки.

Только бы дождаться наконец восхода солнца этого подземного мира, только бы не окоченеть…

Леонида сказала, что свет его мертвенно-белый.

С восходом подземного солнца начнется бой.

Неизвестно, когда он закончится.

Неизвестно чем.

— Тань! — еле слышно; тусклое пятно по земле. — Тань, где ты?

Не Дима. Пашка. Слабое звено.

— Здесь. Иди сюда.

Сыплется щебень.

— Эй, в глаза только не свети!

— Ой, извини, Тань.

— Извини… Чего на месте не сидится?

— Не знаю… Ждать уже сил нет. Стоило так бежать, чтобы здесь мерзнуть?

— Стоило.

— Ты знаешь, да? Объясни мне. Я все перезабыл.

— Тебе это надо? Главное, что мы здесь.

— Надо. И это тоже надо.

— В Москве был? Метро видел? По эскалатору, ведущему вниз, можно подняться — но надо бежать очень быстро. Так и переходы, которыми мы шли, — сюда попасть можно, если очень быстро идти. Чуть медленнее — и уже никогда сюда не попадешь. А чуть быстрее — приходишь намного раньше намеченного. Понял?

— А почему?

— Свойство у них такое. Почему одноименные заряды отталкиваются?

— Ну, это совсем другое…

— В принципе — то же самое.

— Не знаю… Знак Зверя что означает?

— Зверя и означает. А в каком обрамлении?

— Стрела и венок.

— И все?

— Вроде все. А может, и еще что-то. Некогда было всматриваться.

— А, это ты в колодцы глядел? Тогда не бери в голову. Те звезды не для нас.

— Откуда ты знаешь?

— От верблюда.

— Я тебя как человека…

— Ладно тебе. Откуда мы вообще это знаем? От Леониды, ясно же.

Чего спрашивать?

— А ты ей веришь?

— Верю. — Татьяна постаралась сказать это твердо.

— Трюхан, наверное, тоже верил…

— Трюхан — это другое дело. Он, наверное, и человеком-то уже не был.

— А может, и мы уже нелюди. Не знаем этого только.

— Хватит гундеть. И гундишь, и гундишь. Как пердун какой-нибудь старый. Трюхан, наверное, так же вот погундеть любил.

— А правда, что ты его… сама?..

— Нет, не я. Видела только.

— А кто?

— Пошел ты, Павлик, знаешь куда?

— Пойду я, пойду. Ты вот мне скажи: а ты уверена, что мы правильно все делаем? Что воюем за тех?

— А что нам — за оборотней надо воевать? Вместе с Трюханом, да?

— Слушай, не надо так, а? Ты же понимаешь, что я не об этом?

— А о чем?

— Ну, помнишь, Мишка твой все время цитировал: «Бог вряд ли интересуется религиозными спорами»? А почему тогда люди должны интересоваться разборками богов, да еще участвовать в них? Слушай, мы ведь даже не добровольцы.

— Мишку ты не трожь, — неожиданно для себя сказала Татьяна. — Не трожь, понял?

— Да я и не трогал, — растерялся Пашка. — Чего ты?

— Ничего.

Наступило молчание.

Я злюсь, потому что он прав, подумала Татьяна. Я не хочу злиться. Она попыталась вернуть себе — хоть на миг — то состояние полного понимания и приятия мира, которое охватило ее в прозрении. Ничего не получилось. Как щенка, ее выбросили в темноту на мороз и закрыли дверь.

В темноту.

На мороз…

Ниже колен ног уже будто не было.

Она стала переминаться с ноги на ногу, приподниматься на носках, и тут Пашка сказал:

— Тань, ты слышишь?

— Слышу, — сразу отозвалась она, потому что странный звук продолжался уже некоторое время, как бы отпочковываясь от рокота каменного потока в ущелье. Будто кто-то барабанил пальцами по расстроенной ненатянутой гитаре.

Не только они услышали этот звук. Хлопнула ракетница, и три зеленых звезды повисли в вышине. Мерцающий их свет обрисовал тот край ущелья, мост — и трех всадников, едущих шагом. Кони нервно вздернули головы, но всадники не шелохнулись. Слишком далеко было до них, слишком мало света — но Татьяне показалось, что один из них — женщина. Две ракеты погасли, а последняя все продолжала гореть и падать — прямо на всадников. Татьяна сглотнула. Нет — ракета упала позади них, довольно далеко. В последней зеленой вспышке конные силуэты вдруг выросли и приблизились. Теперь были слышны только звуки — негромкий конский топот легко перекрыл грохот и скрежет каменной реки. Темноту испятнало лиловым. Вдруг — с запозданием — в глазах вновь возникли те же силуэты — теперь светлые. Да, женщина — справа. Почему-то это было важно. Что-то задержалось в памяти из постигнутого.