Первый народ бил чужеземцев, второй — лизал им пятки.

Первый создавал певучие, берущие за душу песни, второй — похабные частушки.

Первый в тяжёлую годину хмурил лоб, подтягивал пояс и засучивал рукава, второй — юродствовал.

Второй жил абы как, не очень интересуясь даже тем, что там есть за дальним лесом. Второй норовил отлежаться на печи, а первый… А первый шёл за тридевять земель — не завоёвывая их, а органически вбирая их в круг русского дела.

Это было именно движение нации… Запад посылал в заморские владения вначале хищных авантюристов, затем — миссионеров, а затем уж — администраторов, колонистов. А русский Иван, сын Ивана да Марьи, шёл в новые земли Западной, Средней, Восточной Сибири сразу как выразитель общей русской воли — в силу широты характера. И даже если он шёл вроде бы за ясаком и «мягкой рухлядью», то в итоге он шёл за судьбой Русской земли…

Неплохой, в общем-то, человек — норвежец Фритьоф Нансен смотрел на историю вопроса вот как:

«Завоевание Сибири как началось чисто случайно — благодаря тому, что разбойничий атаман Ермак, объявленный при Иване Грозном вне закона и бежавший на Урал, вздумал (? — С.К.) покорить русскому царю царство и тем купил себе помилование, — так и продолжалось более или менее случайно, с помощью разных искателей приключений…»

Дались им, этим европейцам, «искатели приключений»… Да что уж! Для них веками на триста километров от дома отойти — это было ого какое приключение! А для русских три сотни вёрст — почитай что и из дому не выходил.

Взгляд Нансена на историю движения русских в Сибирь достаточно типичен — если иметь в виду и поверхностность взгляда, и непонимание сути подлинно русского характера. Поэтому Нансен так и не понял, что отнюдь не случайно, а закономерно началось не «завоевание», а освоение Сибири русским человеком.

Русские естественным образом освоили её и естественным же образом вышли к Восточному океану и в Восточный океан. А после этого национальным делом стало движение в Русскую Америку. Оно не прерывалось даже в такое антинациональное царствование, как царствование Анны Иоанновны, в годину бироновщины. Это в её правление Беринг отправился в свою Вторую Камчатскую экспедицию, а штурман Гвоздёв описывал североамериканские берега…

А «эпоха Баранова»! О ней и о нём было сказано уже немало. Однако Россия так задолжала памяти этого человека, что, ей-богу же, будет нелишним сказать здесь о нём и об его эпохе ещё раз — словами другого незаурядного русского человека, всё того же Алексея Ефимовича Вандама (Едрихина):

«Этот весьма скромного происхождения и по внешности мало похожий на героя человек до пятидесяти лет таил в себе дарования природного вождя и великого государственного строителя. Имея под началом лишь служащих компании и не отличавшихся храбростью алеутов, Баранов перенёс главную квартиру компании с острова Кадьяка на населённый свирепыми колошами материк и в Ситхинском заливе заложил столицу Русской Америки Ново-Архангельск. Здесь, вслед за сооружением форта с 16 короткими и 42 длинными орудиями, появилась верфь для постройки судов, меднолитейный завод, снабжавший колоколами церкви Новой Испании. Столица, белое население которой быстро возросло до 800 семейств, украсилась церковью, школами, библиотекой и даже картинной галереей. В сорока верстах у минеральных источников устроена была больница и купальня…»

Вандам рисует впечатляющую картину, но она вполне исторична. На старом фото 1867 года можно увидеть «дворец Баранова» — оригинально выстроенное здание с круговой обзорной башней на крыше, высившееся над Ново-Архангельском и надолго пережившее даже Русскую Америку…

Вернёмся, впрочем, к тексту Вандама:

«Как центр самой важной в то время меховой торговли, Ново-Архангельск сделался первым портом на Тихом океане, оставив далеко позади себя испанский Сан-Франциско (речь, напомню, о 10-х годах XIX века. — С.К.). К нему сходились все суда, плававшие в тамошних водах. Радушно принимая всех иностранных гостей, Баранов ни на минуту не упускал из виду русских интересов… не покладая рук работал над упрочением нашего положения.

На море он с каждым годом увеличивал число русских кораблей, усеивал острова русскими факториями, заводил торговые сношения с иностранными портами, а на суше всё дальше и дальше уходил в глубь материка, прокладывая путь с помощью духовенства и закрепляя постройкой фортов. Русские владения росли и к востоку, и к северу, и к югу…

В общем, за время своего пребывания во главе компании Баранов сделал для России то, что не удалось сделать ни одному простому смертному. Он завоевал и принёс ей в дар всю северную половину Тихого океана, фактически превращённую им в «Русское озеро», а по другую сторону этого океана целую империю, равную половине Европейской России, начавшую заселяться русскими и обеспеченную укреплениями, арсеналами и мастерскими так, как не обеспечена до сих пор Сибирь…

С уходом этого великого человека кончился героический период русской деятельности на Тихом океане…»

Вандам не знал, что Советская Россия начнёт новый героический период русской деятельности на Тихом океане. Но для того времени ретроспективная оценка Вандама слишком во многом оказывалась справедливой. И особую остроту ей придавал тот факт, что она описывала именно ретроспективу, в которой Россия обладала своей частью Америки, но которая к концу XIX века не продолжилась как реальность с обнадёживающей перспективой.

СУТЬ русской натуры искажённо представляли не раз — разные фигуры и в разное время. Вот как писал о России и русских французский маркиз Астольф де Кюстин в конце первой половины XIX века:

«В России нет больших людей, потому что нет независимых характеров… Научный дух отсутствует у русских, у них нет творческой силы, ум у них по природе ленивый и поверхностный… Русские хорошие солдаты, но плохие моряки; в общем они скорее склонны к покорности, нежели к проявлению своей воли. Их уму не хватает импульса, как их духу — свободы… Что за страна! Бесконечная, плоская, как ладонь, равнина без красок, без очертаний… По этой стране без пейзажей текут реки огромные, но лишённые намёка на колорит».

Ну, ладно, это — француз, да ещё и недоброжелатель… И русский несомненный патриот — хотя его упрекали часто в обратном — Пётр Яковлевич Чаадаев написал примерно в те же годы, когда Россию посетил де Кюстин: «Преувеличением было бы опечалиться хотя бы на минуту за судьбу народа, из недр которого вышли могучая натура Петра Великого, всеобъемлющий ум Ломоносова и грациозный гений Пушкина»…

Прекрасно сказано!

Однако Чаадаев написал, к сожалению, и вот что:

«Обделанные, отлитые, созданные нашими властителями и нашим климатом, только в силу покорности стали мы великим народом… Есть один факт, который властно господствует над нашим историческим движением, который красною нитью проходит через всю нашу историю, который содержит в себе, так сказать, всю её философию, который проявляется во все эпохи нашей общественной жизни и определяет их характер, который является в одно и то же время и существенным элементом нашего политического величия, и истинной причиной нашего умственного бессилия; это — факт географический».