он не считает себя вправе. Конечно, слова Фукидида, что такое же право сильного «предполагают и у богов», нельзя рассматривать, как его серьезный взгляд: это — горькая ирония с целью подчеркнуть низость человеческой души.

Эту «философию истории» лучше всего сопоставить с «философией истории» старшего современника Фукидида, неизвестного олигархического автора «Афинской политии», приписывавшейся Ксенофонту и написанной около 425 г. Этот автор — такой же пессимист, как Фукидид; то, что происходит, ему также глубоко отвратительно. Но он не оперирует с отдельными индивидуумами, нагло и бессовестно применяющими «право сильного», а с двумя классовыми группами: это, с одной стороны, «немногие», «богатые», с другой — «бедные», «масса», «многие». В реальных условиях политической борьбы он, как и Фукидид, отказывается оперировать с моральными понятиями, но, в отличие от Фукидида, выдвигает на их место принцип классовой справедливости.

Замена у Фукидида принципа классовой борьбы психологическим принципом (свойством человеческой природы захватывать как можно больше, угнетать окружающих), с нашей точки зрения, — несомненный регресс, ибо сами психологические качества только производная от общественных условий; они не представляют собой чего-то устойчивого и постоянного, а меняются вместе с общественными условиями. Правда, и у Фукидида, наряду с психологией отдельных лиц, речь идет и о психологии коллективов, но это не классы, а главным образом олицетворенные государства: Фукидид говорит о национальном темпераменте афинян и спартанцев, о страхе лакедемонян, о ненависти коринфян, об умеренности и сдержанности мегарцев и т. д., как о важнейших факторах исторического процесса.

Отсюда до исторических законов в нашем смысле чрезвычайно далеко. Своей личной точки зрения на этот вопрос он вообще не высказывает, не считая возможным в научном труде говорить о чем бы то ни было, не подтвержденном в достаточной мере эмпирически, т. е. фактами, а факты его времени говорили только о неограниченном господстве права сильного.

Однако изучение труда Фукидида в целом дает нам возможность прочесть между строк эту общую точку зрения Фукидида, хотя историк и не высказывает своих взглядов прямо, так как считает их предметом веры, а не точного знания.

Мы говорили уже об общей структуре труда Фукидида: успехи афинян в Архидамовой войне; подробно изложенный мелкий и не имеющий ни военного, ни политического значения инцидент — захват Мелоса, как кульминационный пункт заносчивости афинских правителей, выдвинувшихся из народной массы, и как вопиющий пример применения «права сильного»; предпринятый в духе того же «права сильного» и вследствие заносчивости афинян поход в Сицилию, обещавший неслыханную удачу, но по трагической иронии судьбы окончившийся гибелью, и, наконец, тяжелая расплата и крушение афинского могущества.

С другой стороны, важно отметить следующее. В исследованиях о Фукидиде не раз отмечалось, что личность у него якобы не играет роли. Но это касается только времени с 429 г., когда государственные деятели старались следовать за массой и угождать ее стремлениям, а не вести ее за собой; эти люди, «равные друг другу, каждый из которых, стремясь стать первым, угождал народу и предоставлял ему управление государством» (II, 65, 10; причем имеется в виду не только Клеон, но и Алкивиад), конечно, никак не являются у него великими историческими личностями, т. е. самостоятельными факторами исторического развития. Другое дело — история до 429 г. Здесь Фукидид выводит на сцену великих исторических деятелей — Фемистокла и Перикла. Правда, заслугу Фемистокла он видит главным образом в том, что тот угадывал естественный ход исторического развития на долгое время вперед и умел соответственно направлять государственный корабль: «Фемистокл неоспоримо доказал природную даровитость... С помощью присущей ему сообразительности... он после самого краткого размышления был вернейшим судьей данного положения дел и лучше всех угадывал события самого отдаленного будущего. Он заранее предусматривал лучший или худший исход предприятия, скрытый еще во мраке будущего... Он обладал в наивысшей степени способностью моментально изобретать надлежащий план действия» (I, 138, 3). Что же касается Перикла, то он уже определенно ведет массу за собой, не считаясь с ее хищническими инстинктами: «Перикл, опираясь на свое влияние и ум... свободно сдерживал народную массу, и не столько она руководила им, сколько он ею... Перикл всякий раз, как замечал в афинянах заносчивость (hybris) и, как следствие ее, несвоевременную жажду деятельности, смирял их своими речами, доводя их до страха... По имени это была демократия, на деле же власть принадлежала первому гражданину» (II, 65, 8-9).

Итак, хотя «право сильного», хотя «заносчивость» (hybris) и «стремление захватить побольше» (pleonexia) — вечное и общее свойство природы человеческих масс, но великие люди могут до поры до времени эти чувства обуздывать и сдерживать. В этих случаях возможно кратковременное процветание государств. Но, в конце концов, свойства человеческой природы прорываются наружу — особенно быстро этот процесс происходит в эпоху войн и междоусобиц: hybris достигает своего высшего пункта, и затем следует тяжкая расплата. От кого же исходит это возмездие? На это Фукидид даже не намекает — это отвлекло бы его слишком далеко от его эмпирических предпосылок, не допускающих внесения каких бы то ни было сверхъестественных причин в его труд. Но у читателя естественно должна явиться мысль, что это — некое высшее всемогущее существо, и притом существо благое, озабоченное сохранением справедливости.

Значит, и в этом случае Фукидид, выступавший против Геродота, в общем принял усвоенную Геродотом старинную схему исторического рассказа: человек или государство «зазнается», впадает в hybris, а затем терпит за это кару; однако вместо «завистливых» богов у него, кажется, можно предположить более справедливые и гуманные силы.

С этими философскими установками связаны и его политические взгляды.

Политические взгляды Фукидида

В вопросе о политических взглядах Фукидида были высказаны чрезвычайно разноречивые суждения. Исходя из художественно написанной восторженной характеристики афинской демократии, вложенной в уста Периклу (II, 64), из полного одобрения политики Фемистокла (I, 138) и Перикла (II, 65), из восхваления свободолюбия афинского народа,[365] Фукидида считали единомышленником Перикла (в русской литературе эта точка зрения представлена Ф. Г. Мищенко). В пользу этого говорят и иронические выпады против спартанцев, рассеянные в разных местах труда Фукидида,[366] ибо реакционные элементы в Афинах благоговели перед Спартой.

Однако те исследователи, которые видели в Фукидиде сторонника олигархии, могли выставить в подтверждение своих взглядов еще более веские свидетельства. В VIII книге (глава 97), говоря о строе, введенном в 411 г. (власть тяжеловооруженных, запрещение оплаты должностей под угрозой проклятия), Фукидид прославляет это «умеренное смешение олигархии и демократии» и говорит, что «на первых порах это был наилучший государственный строй, на моей, по крайней мере, памяти». Спартанский государственный строй он,