мне всё равно. Казалось, что всё в порядке.

Всё не так уж плохо, — подумала я.

Я вдруг поняла, что на самом деле испытываю возбуждение. А то, что они делали со мной… Ощущение боли от их зубов на моей плоти только обостряло мою похоть.

Я извивалась и тряслась под ними.

Я сорвала с нападавших то немногое, что на них оставалось и вскоре мы все четверо оказались голыми. Мы боролись, блестя в солнечном свете. Я слизывала кровь и пот с их тел. Я отсосала у однорукого мужчины. Оказавшись на вершине кучи, я насадилась на мальчика-подростка. Он задыхался и извергался. Я сосала обрубок однорукого мужчины, пока мальчик подо мной сжимал мои груди, а толстяк брал меня сзади.

Мы всё ещё занимались этим, когда раздались крики.

Я оглянулась через плечо, но толстяк на моей спине заслонил от меня панораму озера.

— Это всего лишь твой парень, — произнёс он и сделал толчок.

— Идиот всё-таки сунулся в озеро, — сказал однорукий мужик.

— Надо держаться подальше от озера, — сказал толстяк.

— Вот о чём мы пришли тебя предупредить, — сказал мальчик, лежащий на спине подо мной и ласкающий мою грудь.

— Там зомби, — сказал однорукий.

— Они могут оставаться под водой вечно, — заключил мальчик. — Им нет нужды всплывать, чтобы дышать.

— Они всплывают время от времени, чтобы пожирать людей, — сказал толстяк.

Райан снова пронзительно вскрикнул.

— Спасибо за предупреждение, — сказала я.

— Рады услужить, — сказал однорукий.

— Ага, — сказал толстяк и протаранил меня снова.

— Нам очень приятно, — сказал мальчик.

— Мне тоже, — сказала я им и мы продолжили.

Перевод: Дмитрий Епифанов

Зеркало

Richard Laymon. «The Mirror», 2011

— Боже мой!

Глаза Сильвии расширились. — Что?

Я кивнул в сторону мужчины, который только что прошёл мимо нашего столика. Сильвия повернула голову, чтобы взглянуть на него, затем повернулась ко мне и спросила: — Кто это?

— Это Гордон Ларю.

— Кто?

— Гордон Ларю,    — отчётливо произнёс я, повысив голос, хотя был абсолютно уверен, что Сильвия меня услышала.

— Гордон Ларю? — спросила она, качая головой.

— Художник!    — воскликнул я. Сильвия с растерянным видом покачала головой. Потом сказала: — А, он. Точно. Сначала я не поняла, о ком идёт речь. Великий художник. Настоящий гений.

— Вот именно. Но что он делает здесь? Почему его выпустили?

— Я уверена, что понятия не имею, — сказала Сильвия. Она сделала глоток белого вина, затем посмотрела на сценарий. — Как я уже говорила, я думаю, что это именно    то, что…

— Боже, интересно, не сбежал ли он.

— Сбежал?

— Оттуда, куда его засадили. Я не знаю… ходили разговоры о смертной казни, но думаю, что в итоге его отправили в психиатрическую лечебницу. Помнишь?

— Едва ли. Смутно припоминаю — он убил свою жену?

— Нет, это была не его жена. Дай мне минутку подумать.

Пока я потягивал текилу — которую я пью со льдом и с капелькой цитрусового ликёра "Трипл Сек" — Сильвия обернулась, чтобы ещё раз взглянуть на Гордона Ларю. На ней было чёрное платье с глубоким вырезом на спине. Спина была гладкой, приятно загорелой и без бретелек.

Сильвия была из редкой породы женщин-режиссёров, не только одним из самых успешных режиссёров Голливуда, но и очень красивой… с любого ракурса.

Её спина без бретелек подтверждала то, что я подозревал о передней части.

— Он выглядит как обычный парень, правда? — сказал я.

Голова Сильвии двигалась вверх и вниз, продолжая наблюдать за мужчиной.

Он сидел один за столиком в дальнем углу ресторана. Лет пятидесяти, несколько полноватый, в очках, он был одет в брюки цвета хаки и синюю рубашку из шамбре с рукавами, закатанными до половины предплечий. Он мог бы быть врачом, парикмахером, писателем. Он определённо не был похож на маньяка-убийцу.

Сильвия снова посмотрела на меня. — Ты говоришь, он убил не свою жену?

— Верно. Хотя убийство, безусловно, связано с его женой.

— А, разумеется… в приступе гнева от ревности.

— Нет. Нет, дело было не в этом. На картине был её портрет. Она была, вне всякого сомнения, великолепной молодой женщиной. Ты, наверное, видела её на некоторых картинах Ларю. Они находятся в Музее Метрополитен, в Музее Гетти…

Сильвия поджала свои тонкие красные губы, нахмурилась и кивнула.

— Ты, должно быть, видела "Девушку в траве".

— О, да. Потрясающе. И это его жена? Женщина, которая позировала для "Девушки в траве"?

— Верно. Её звали Шантель.

— Понятно.

— В любом случае, неприятности возникли из-за другой картины с Шантель. Это была его последняя картина с её изображением… Возможно, его последняя картина вообще. Она называется "Зеркало". На ней изображена женщина, стоящая перед зеркалом…

— Отсюда и название, — добавила Сильвия.

— Совершенно верно. Мы видим её со спины, она стоит перед зеркалом в полный рост в своей спальне и расчёсывает волосы. Она очень красивая молодая женщина. Мы видим это в зеркале. Отражение показывает её спереди.

— Она обнажена? — спросила Сильвия, казалось, приободрившись от такой перспективы.

— Нет, она одета, но только в белую ночную сорочку. Сорочка тонкая, почти прозрачная. Кажется, она плывёт вокруг неё, как туман.

— Это блестящий образ, Ролли. "Плывёт вокруг неё, как туман". Великолепно. Я могу представить это так ясно.

— Я, наверное, где-то это вычитал.

— О, не скромничай. Это метафора Ролли О'Коннора, вряд ли я когда-либо слышала такую. Только читала. Блестящий сценарий, между прочим.

— Спасибо, — пробормотал я. — В любом случае, эта женщина на картине смотрит на себя в зеркало, расчёсывая волосы. Наверное, она это делает каждый вечер перед сном. У неё спокойное безмятежное лицо, как будто её ничего не волнует. Но сквозь прозрачную ночную рубашку чуть ниже левой лопатки виден паук. Маленький чёрный паук. Очень мерзкий на вид паук. Она беззаботно расчёсывает волосы, не замечая его.

Сделав ещё один глоток вина, Сильвия покачала головой.

Её шелковистые чёрные волосы колыхались вокруг лица, касались верхней части плеч. Её плечи были обнажены, если не считать тонких чёрных бретелек платья. Мне стало интересно, щекочут ли её волосы.

Если да, то она никак на это не реагировала.

Шантель, должно быть, почувствовала его там, — сказала Сильвия, слегка нахмурившись. — Я имею в виду, ты бы почувствовал паука?

— Может быть. А может и нет. Или, может, это не настоящий паук. Возможно, это татуировка.

— И что же это на самом деле?

— Художник не объяснил. На суде он сказал: "Что есть, то есть". Или, что более верно: "Что было, то было". Потому что к тому времени паука уже не существовало. Как и Шантель.

— Только