— Мистер Ламберт, простите, пожалуйста. Я поднял регистрационные книги округа и данные переписи населения, но записи о рождении вашего брата…

— Я помню ясно, будто это было только вчера, — не слушая его, начал Ламберт, — день, когда брат покинул родные места. Мы работали в амбаре, вон там, через дорогу. Амбаром больше никто не пользуется, и, как видите, он почти развалился. Но тогда мы им еще пользовались — отец возделывал вон тот луг у ручья. Земля была щедрой — да и теперь щедра, если кто-то потрудится ее возделать, — и давала самые чудесные урожаи кукурузы, какие только могут быть. Здешняя земля родит лучше, чем прерии Айовы, лучше всех земель на свете. Я многие годы возделывал ее после смерти отца, но уже больше десяти лет не занимаюсь крестьянским трудом, распродал весь инвентарь и технику. Теперь я содержу лишь небольшой огород для своих нужд. Он совсем невелик, большой мне и не требуется. Там только…

— Вы рассказывали о своем брате, — напомнил психолог.

— Ах да, конечно! Однажды мы с Филом работали в амбаре. День был дождливый, точнее, просто моросил мелкий дождик. Мы чинили упряжь… Да, конечно, упряжь. Наш отец во многих отношениях был чудаком, например, техникой он пользовался лишь тогда, когда обойтись без нее было нельзя. У нас никогда не было трактора — он считал, что лошади лучше. И действительно, для таких маленьких участков не существует лучшей тягловой силы, чем лошадь. Я и сам имел лошадей, но пришлось их продать, хотя сердце у меня разрывалось, ведь я по-настоящему любил их. Ну вот, чинили мы упряжь, и тут Фил ни с того ни с сего заявляет, что отправляется в порт и постарается наняться на корабль. Мы и раньше от случая к случаю толковали об этом, оба бредили странствиями, но, когда Фил заявил, что уходит, это оказалось для меня полнейшей неожиданностью. Я и не предполагал, что он решится на такое. Понимаете, в те дни, более пяти десятилетий назад, в воздухе носилось особое настроение: тут и острота момента, и обстоятельства, новизна и увлекательность путешествий к иным мирам. В прошлом было такое время, когда мальчишки удирали из Новой Англии в море, а пятьдесят лет назад они удирали в космос…

Рассказывая, он вспомнил тот день. Воспоминание было живым, словно, как он и сказал Андерсону, это было только вчера. Видение было ясным и ощутимым, вплоть до затхлого аромата прошлогоднего сена. Под кровлей амбара ворковали голуби, а на пастбище у холма мычала одинокая корова. В стойле топали копытами лошади, негромко похрустывая остатками сена в яслях.

«Вчера ночью я решился, — сказал Фил, — но не говорил тебе, пока не созрел для окончательного шага. Разумеется, можно обождать, но тогда есть риск, что я так никуда и не выберусь. Я не хочу прожить всю жизнь здесь, жалея, что не решился уйти. Скажи отцу, а? Когда я уйду. Поближе к вечеру, чтобы я смог отойти подальше».

«Он не станет удерживать тебя, — ответил тогда Эдвард Ламберт, — так что лучше скажи ему сам. Может, он и поспорит, но удерживать не станет».

«Если я скажу сам, то не смогу уйти. Я увижу его глаза — и не смогу. Эд, сделай это для меня, а? Скажи отцу сам, чтобы мне не пришлось глядеть ему в глаза».

«А как ты проберешься на корабль? Им не нужен желторотый деревенский парнишка. Туда берут подготовленных людей».

«Всегда найдется готовый к отлету корабль, на котором недостает одного-двух членов экипажа. Корабль не станет ждать их или попусту тратить время на розыски. Возьмут любого, кто подвернется под руку. Через день-другой я найду такой корабль».

Ламберт снова вспомнил, как стоял в дверях амбара, глядя вслед хлюпающему по лужам брату, силуэт которого постепенно растворялся в туманной мороси. Вот серая пелена сеявшегося с небес дождика совсем поглотила его, но Ламберту еще долго казалось, что вдали виднеется крохотная фигурка бредущего по мокрой дороге брата. От воспоминаний вновь стеснило грудь, подкатил под горло комок и навалилась жуткая, сокрушительная тяжесть потери, горестного расставания; будто утратил часть себя, будто душу разъяли надвое, будто здесь осталась лишь половина.

— Мы были близнецами, — сказал он Андерсону, — и притом идентичными. Мы — не просто братья, это куда более глубокая связь. Каждый был частью другого. Мы все делали вместе. Я воспринимал его как себя, а он — меня. Филу потребовалось немалое мужество, чтобы вот так просто уйти.

— А вам потребовалось немало мужества и понимания, чтобы отпустить его… Но ведь он вернулся?

— Ненадолго и только после смерти родителей. И в тот раз он пришел пешком, точь-в-точь как уходил. Но задерживаться не стал. Побыл денек-другой, и ушел — уж очень его тянуло обратно. Сидел как на иголках, пока был дома. Будто что-то гнало его отсюда.

«Пожалуй, не совсем так, — подумал Ламберт про себя. — Он весь был на нервах, какой-то дерганый. То и дело оглядывался, будто кого-то опасался и проверял, не появился ли Преследователь».

А вслух сказал:

— Он приезжал еще несколько раз с интервалом в пару лет, но никогда не задерживался надолго. Рвался обратно.

— А как вы объясняете возникновение слухов, что у вас нет брата? — поинтересовался Андерсон. — Как вы объясняете отсутствие соответствующих записей?

— Да никак не объясняю. Чего только люди не наговорят. Глупые россказни могли начаться с элементарного вопроса: «А, вы про его брата? Да есть ли у него брат? Может, его никогда и не было?» Другие подхватывают вопрос, заменяют его утверждением, добавляют кое-что от себя — и пошло-поехало. В здешних местах поговорить почти не о чем, и люди хватаются за любую подходящую возможность. А судачить об этом старом дураке из долины, вообразившем, что у него есть брат, и прожужжавшем всем уши насчет несуществующего брата, странствующего среди звезд, — дело весьма увлекательное. Хотя, по-моему, я никому не навязывался с рассказами о брате и никогда не спекулировал его именем.

— А как быть с записями? Точнее, с их отсутствием?

— Просто не знаю. Я этим не интересовался. Видите ли, я просто знаю, что у меня есть брат, и все.

— А вы не хотели бы побывать в Мэдисоне?

— Да как-то не рвусь. Я редко отсюда выбираюсь. Машины у меня уже нет, а когда надо съездить в магазин за тем немногим, в чем еще нуждаюсь, я просто напрашиваюсь в попутчики к кому-нибудь из соседей. Мне и здесь хорошо; я не питаю желания побывать в иных краях.

— И вы жили здесь в одиночестве со времени смерти родителей?

— Именно так. Однако вы зашли чересчур далеко. Я не испытываю к вам особой симпатии, мистер Андерсон. Или следует сказать «доктор»? Пожалуй, что так. Я не намерен ехать в университет, чтобы отвечать на ваши вопросы или подвергаться тестам ради ваших исследований. Не знаю, что интересует вас, но мне лично это ни капельки не интересно. У меня есть дела поважнее!

— Извините, — сказал Андерсон, вставая. — Я вовсе не собирался…

— Вам не за что извиняться.

— Не хочется уходить вот так. Я предпочел бы, чтобы наш разговор завершился на более благожелательной ноте.