не держал и для просушки на заднем дворе не развешивал. Сети все хранились по островам — была у него там пара-тройка мест, стояли небольшие времянки, где можно было и отсидеться в непогоду, и улов спрятать, и сети.

Ловил он и зимой, и летом. Зимой вырубал во льду лунки, цепочкой, и пропускал по этим лункам сеть. И рыбы было чуть ли не больше, чем летом. А если возникали лишние вопросы — откуда, мол, рыба, да еще в таком количестве — ответы были самые что ни на есть простые. Поймал. На удочку. Как? Вот так и поймал. Научи тебя, как, ты и сам ловить будешь. Только пойди сначала, поищи дурака, который тебя учить станет.

Но самым урожайным временем была, естественно, весна. Когда, под половодье, рыба выходила на заливные земли нереститься и буквально сама лезла в сети, выволочь-то эту сетку одному не было никакой возможности. Поэтому и Ольга зачастую пропускала занятия в подлесненской средней школе — выбирала сети. И разбирала сети. И развешивала для просушки. И сортировала рыбу. И солила ее. И ставила под спуд. И вымачивала, и сушила. Все места, где стояли отцовские сети, она знала как свои пять пальцев. И иногда, когда у отца начинался запой — а с ним это случалось не часто, но случалось, — уходила на веслах на день, на два и возвращалась с полной лодкой рыбы.

Все кончилось весной, в конце апреля, когда Ольге только-только исполнилось шестнадцать. Отца повязал рыбнадзор. Ольги с ним в тот день не было, но привезли его сперва домой и протокол составляли прямо за обеденным столом. Отец был, конечно, под хмельком — кто же выдержит столько времени в ледяной воде по локоть, да чтобы не принять чуть-чуть на грудь? Но это была не главная его ошибка. Никак не главная. А главная называлась — сопротивление при аресте. Привезли его с разбитым в кровь лицом и со сломанной рукой. С ним были двое из рыбоохраны и трое милиционеров. И у троих из этих одетых в форму людей вид тоже был далеко не парадный. Силой Бог отца не обидел. Но получил он в результате шесть лет по трем статьям. И говорили, что легко отделался.

О том, что отца посадили, Ольга узнала много позже. И узнала об этом совершенно другая Ольга, потому что через два дня после ареста отца с ней, собственно, и произошло то событие, которое круто перевернуло всю ее дальнейшую жизнь.

Прождав два дня и поняв, что штрафом на сей раз отец не отделается, Ольга поняла — нужно ехать снимать сети. Отца взяли совсем рядом — на Сорочьем. Только потому и взяли, что рядом, иначе бы не нашли. А тут скорее всего еще и помог кто-то из местных. Характер у отца был не самый легкий, и недоброжелателей у него среди местных хватало. Пока составляли протокол и выясняли, сможет ли девочка прожить какое-то время без отца, отец успел шепнуть ей, что конфисковали только ближнюю сеть, с Сорочьего. Все дальние в целости и сохранности. Когда все уляжется — вынешь. И с голоду не помрешь, и на конфеты хватит.

Ольга оделась потеплее, взяла с собой на всякий случай на два дня хлеба, сала, пару соленых огурцов, села в лодку — у них тогда был не ершик, а длинная и вместительная плоскодонка, которая ходко шла и под веслами, и под шестом с кормы — и отправилась по заветным местам. Управиться она намеревалась примерно за сутки, но — кто знает. В половодье на Волге всякое случается.

И — как накаркала. Она успела выбрать две сетки — самые дальние, специально ушла подальше, чтобы на обратном пути не делать лишних концов. Рыбы было много. В «четверку» влетела целая станица ровной как на подбор густеры — килограммов сто двадцать. Этих завялить, и торгуй хоть до осени. С точки зрения выгоды больше можно было бы и не рыпаться — лодка и так была полна чуть не вкрай. Но рыбу в сетках оставлять было никак нельзя. Сгниет. И выбирать потом противно, и сетку подпортит, да и на душе будет гадко, что такое количество хорошей рыбы пропало зазря. Так что Ольга добралась до ближайшей отцовой времянки, раскопала припрятанные на зиму запасы соли и принялась обрабатывать рыбу. Засоленная, она хоть год тут пролежит, в песке, под спудом. Потом останется только переправить ее домой, вымочить немного, потом просушить — и в дело. Провозилась она до самой ночи. А ночью вода резко пошла вверх.

Ольга, умотавшись за день, ночью ничего не слышала — ни рева взбесившегося потока в ближайшем узком русле, ни плеска подобравшейся под самый порог воды. От холода она закуталась в тулуп с головой, а, следовательно, и с ушами, так что даже треск выворачиваемых с корнем прибрежных деревьев ее не потревожил — показалось спросонья, что просто разгулялся ветер и ломает на открытых местах сухостой.

Когда она проснулась, вода только что не заливала полати. Во времянке было по колено. Вода шла лесом, наваливаясь на стволы деревьев, выдирая из земли все, что недостаточно крепко вцепилось в нее корнями, нагромождала между деревьями завалы из принесенного с собою хлама и ревела, прорываясь сквозь них, проламывая себе дорогу. Русла бывших проток можно было угадать только по наитию, да еще по тому, что течение там было раза в три сильнее, чем в лесу, и вода волокла — на сумасшедшей скорости, комлем вперед — вывернутые деревья. О том, чтобы догрести по такой воде до дома на веслах, нечего было и думать. Даже если по случайности удастся избежать столкновения с идущим со скоростью торпеды бревном, вода все равно не даст пройти к берегу. А потом, когда кончатся силы, вынесет на коренную, под низовой, нагоняющий крутые «беляки» ветер. И там уже точно — перевернет и потопит.

Впрочем, как выяснилось буквально через пять минут, вариантов у Ольги все равно никаких не было. Потому что лодки в том месте, где она ее зачалила, не оказалось. Слишком сильное течение. Слишком короткая чалка. Сперва притопило, потом перевернуло, потом, под возросшим давлением воды, веревка не выдержала и — прощай, плоскодоночка. Лодка, конечно, ничего в данный конкретный момент не решала, но с ней было все-таки спокойней. А так… Так — почти верная смерть. Хватятся ее в деревне не скоро. А если даже хватятся — разве они ее отыщут, в таком лабиринте, да в