Манфред повесил трубку и мрачно улыбнулся. По закону он имеет право задерживать на девяносто дней любого человека и не допускать общения этого человека ни с кем. А за девяносто дней многое может произойти. Положение меняется, а люди умирают. Все обойдется. Эта женщина больше никогда не причинит ему вреда.

Телефон на столе зазвонил. Манфред схватил трубку, думая, что это снова Бестер.

– Да, в чем дело?

– Папа, это я, Лотти.

– Да, Лотти. Где ты?

– На Каледон-сквер. Приземлился двадцать минут назад и взял на себя руководство расследованием. Есть новости. Водолазы нашли паром. Тела заключенного нет, зато дверь каюты взломана. Приходится предположить, что он бежал. Более того, кто-то организовал его побег.

– Найди его, – негромко сказал Манфред. – Ты должен найти Мозеса Гаму. Если мы его не отыщем, последствия будут катастрофическими.

– Знаю, – сказал Лотар. – Мы его найдем. Нам придется его найти.

* * *

Сантэн отказалась есть в парламентской столовой.

– Я не привередлива, chеri, в пустыне я ела саранчу и мясо, сорок дней пролежавшее на солнце, но…

Они с Шасой шли садами по верхней части города в «Кафе роял» на Гринмаркет-сквер, куда из лагуны Книсна доставили первые в этом сезоне устрицы.

Сантэн побрызгала лимонным соком и соусом табаско мягко пульсирующую устрицу в половинке раковины и вздохнула от удовольствия.

– А теперь, chеri, – она вытерла с губ соус, – скажи, почему ты так далеко от меня, что не смеешься даже лучшим моим шуткам.

– Прости, мама. – Шаса сделал знак официанту наполнить шампанским его бокал. – Сегодня утром был странный телефонный звонок – и с тех пор я ни на чем не могу сосредоточиться. Помнишь «Белого Меча»?

– Как ты можешь спрашивать? – Сантэн положила вилку. – Сэр Гарри был мне дороже отца. Ну-ка выкладывай.

До конца ланча они ни о чем другом не говорили, обмениваясь воспоминаниями о том страшном дне, когда умер этот благородный и щедрый человек, дорогой им обоим.

Наконец Шаса спросил счет.

– Уже полвторого. Придется поторопиться, чтобы успеть в парламент к началу. Ничего не хочу пропустить из речи Фервурда.

В шестьдесят шесть лет Сантэн оставалась проворной и энергичной, и Шасе не приходилось ради нее замедлять шаг. Минуя собор Святого Георгия и сворачивая в парк, они продолжали оживленно разговаривать.

Перед ними на скамье сидели двое, и даже за сто ярдов что-то в них привлекло внимание Шасы. Более высокий, смуглый мужчина в мундире парламентского курьера сидел прямо и напряженно и оцепенело смотрел прямо перед собой.

Второй мужчина, сидевший рядом, тоже был черноволос, но с бесцветным, как замазка, лицом, и черные волосы падали на лоб. Наклонившись к парламентскому курьеру, он что-то шептал ему на ухо, словно делился тайной, но лицо курьера оставалось невыразительным, и он никак не реагировал на слова говорящего.

Поравнявшись со скамьей, Шаса подался вперед, чтобы видеть мимо Сантэн, и с пяти шагов посмотрел в глаза меньшему из мужчин. Они были черные и непроницаемые, как лужицы жидкой смолы, но под взглядом Шасы мужчина намеренно отвернулся. Впрочем, его губы продолжали шевелиться: он что-то говорил человеку в парламентской форме, так тихо, что Шаса не разобрал ни слова.

Сантэн потянула его за рукав.

– Chеri, ты меня не слушаешь.

– Прости, мама, – рассеянно извинился Шаса.

– Не пойму, почему эта женщина назначила встречу на вокзале, – повторила Сантэн.

– Вероятно, чувствует себя безопаснее в людном месте, – предположил Шаса и оглянулся. Двое мужчин по-прежнему сидели на скамье, но, даже занятый своими заботами, Шаса почувствовал, как от бесстрастного зла, которое он увидел в черном как смоль взгляде, ему в затылок словно дохнул холодный ветер.

Поворачивая на аллею к массивному зданию парламента, Шаса вдруг почувствовал неуверенность и смятение. Вокруг происходило слишком много такого, над чем он был не властен. Он не привык к такому ощущению.

* * *

Джо Цицеро негромко прошептал условную формулу:

– Ты чувствуешь в животе червя.

– Да, – ответил сидевший рядом человек, глядя прямо перед собой. Одними губами он отвечал: – Я чувствую червя.

– Червь спрашивает, есть ли у тебя нож.

– Да, у меня есть нож, – сказал человек.

Отец его был греком, и родился этот человек в Португальском Мозамбике у незамужней мулатки. Но его смешанная кровь не бросалась в глаза. Он как будто был из жителей средиземноморья. На работу в южно-африканский парламент принимали только белых.

– Ты чувствуешь в животе червя, – повторил условную фразу Джо Цицеро.

– Да, я чувствую червя.

За последние несколько лет этот человек восемь раз попадал в психиатрические лечебницы. Во время последнего пребывания в такой лечебнице он и прошел отбор. Его мозг подготовили к принятию приказа.

– Червь спрашивает, знаешь ли ты, где найти дьявола, – сказал Джо Цицеро.

Человека звали Деметрио Цафендас; в Южную Африку его перебросили в прошлом году, по окончании подготовки.

– Да, – сказал Цафендас. – Я знаю, где найти дьявола.

– Червь в животе приказывает тебе идти прямо к дьяволу, – тихо сказал Джо Цицеро. – Червь в животе приказывает тебе убить дьявола. – Цафендас встал. Он двигался, как автомат. – Червь приказывает тебе идти немедленно.

Цафендас неторопливо направился к входу в парламент.

Джо Цицеро смотрел ему вслед. Дело сделано. Все фигуры расставлены с большой тщательностью. Наконец первый камень покатится с горы. Разгоняясь, он станет увлекать за собой другие. Вскоре это будет могучая лавина, которая навсегда изменит форму горы.

Джо Цицеро поднялся и ушел.

* * *

Первым человеком, которого Шаса увидел, когда вместе с Сантэн поднялся по ступеням ко входу в парламент, была Китти Годольфин, и его сердце дрогнуло от возбуждения и неожиданной радости. Он не видел ее с их беззаконной встречи на юге Франции полтора года назад. Шаса арендовал роскошную яхту, и они проплыли до Капри. При расставании Китти обещала писать – но она никогда не выполняет обещаний, и вот она здесь, как снег на голову, улыбается милой девичьей улыбкой, в глазах бесенята. Она идет к нему и здоровается так невинно и естественно, словно они в последний раз поцеловались несколько часов назад.

– Что ты здесь делаешь? – без предисловий спросил он, и Китти сказала Сантэн:

– Здравствуйте, миссис Кортни. Как у такой прекрасной, воспитанной дамы может быть такой сын-грубиян?

Сантэн рассмеялась: Китти ей нравилась. Шаса считал, что это случай родства душ. Китти объяснила: