— Извините, господин, но вам ясно, что вы и есть сама действительность? — Или: — Дорогой ближний, ты понял, что ты и есть Бог?

— Простите?

— Ты не только случайное звено в числе других, номер в серии прочих…

— Хе-хе! Случайное? Нет, об этом я никогда не думал!

— Ты — всё. Вся Вселенная от А до О[67].

— Что такое ты говоришь?

— Ты — не только «в мире гость». Ты и есть действительность.

— Вот как? Да, некоторым образом. Забавно сказано…

— Но ты — жертва иллюзии, которая разрывает тебя на куски и разлучает с самим собой.

— Гм… Извини, я должен ещё сдать багаж.

И ВОТ ОНА замечает у барьера Аннерса Лёвстаккена. Он смотрит на неё, и вот она уже тепло улыбается ему в ответ. Он нынче вечером перемолвился с ней, но вовсе не так, как думает. Она переходит зал наискосок.

— Ты хорошо рассчитала время, Енни… Енни. Она вздрагивает, снова услышав своё имя. Звучит так легко и откровенно.

— Я выходила погулять.

— Вижу. А ты… не почистишь ли свой плащ? Об этом она не подумала. И вот она чем-то снова выдала себя.

— Да, Аннерс. И я пережила нечто странное…

— Здесь? Что именно?

— Я сказала, что мне нужно в Хельсинки…

— Точно. Самолёт SK-четыреста восемьдесят четыре из аэропорта Форнебу[68]в одиннадцать утра.

Ну и подлиза! Но он думал вовсе не так.

— Но мне туда не надо. Я — на пути в Осло, чтобы умереть.

— Что такое ты говоришь?

— Но это всё неважно. Это не играет больше никакой роли. Я умерла там, в берёзовой роще, под открытым небом…

— Ты всегда была чуточку странной, Енни. Но теперь просто не знаю, что и думать, Енни. Такое впечатление, что ты напряжена до предела, немного не в себе.

— Я словно утратила самоё себя. Каким-то образом я исчезла. Но одновременно я была всем, что меня окружало. Внезапно я почувствовала, что была Богом. Эта мысль осенила меня, будто откровение…

— Нет, ты нездорова!

— Нет, я нездорова! Но это ровно никакой роли не играет, слышишь?! Ты тоже не слишком здоров, даже ты. Один щелчок пальцами — и тебя уже нет. Пройдёт несколько лет, и ты исчезнешь навсегда.

— Так быстро, пожалуй, это не произойдёт. А пока я чувствую себя хорошо.

— Я тебе не завидую.

— В чём?

— Что ты чувствуешь себя хорошо.

Почему всё должно быть так сложно? Ей так хотелось, чтобы кто-нибудь поучаствовал в её открытии, обретённом такой дорогой ценой. А вместо этого ей приходится переживать из-за того, что она препирается с человеком, которого почти не знает.

— Вот что, Енни, выслушай меня! Отложи свою поездку в Осло. Я могу отозвать обратно твой багаж. Ты получишь новый билет на завтра или когда только захочешь. Ты пойдёшь ко мне домой. Я живу совсем близко, в Блуммендалене. Выпьем бутылочку вина. У меня есть… у меня найдётся и бутылка отличного виски.

— О нет, мой дорогой Аннерс. Это, пожалуй, невозможно…

На одну секунду её соблазнила предложенная им детская игра.

— Да, ты в самом деле прав, что я немного устала. Я собираюсь в длительное путешествие. Я… я должна попасть на эту конференцию в Хельсинки. Я должна прочитать там доклад… завтра вечером.

— Мне внезапно пришло в голову, что у тебя билет в одну сторону.

— В четверг я лечу дальше, в Москву. А через неделю «Аэрофлотом» — в Иркутск. Оттуда поеду поездом через Монголию. Мне… мне надо в Пекин.

— В Пекин? В самом деле?

— Один мой друг…

— А, стало быть, у тебя есть друг?

— …дипломат, работает там в норвежском посольстве. Он готов организовать поездку в Тибет. Я поживу там некоторое время, буду изучать буддизм.

— Думаю, ты плетёшь небылицы.

— Немного поживу в монастыре. За последнее время со мной случилось столько всего понемногу. Я считаю себя буддисткой.

Как легко было лгать. Но то, что она рассказывала, было не менее невероятно, чем правда. В своём роде и это было правдой тоже. На том языке, который он понимал.

— Да, в какой-то мере, в какой ты способна стать. Я понимаю, что мы загадываем загадки.

— Послушай-ка, Аннерс! На Тибетском нагорье живёт один пастух. В этот миг он наливает овечье молоко в большое медное ведро…

— Да?

— Разве ты не чувствуешь, что ты отчасти пребываешь и там тоже? Разве ты не чувствуешь, что в тебе есть частица и этого пастуха с Тибетского нагорья, а он — отчасти — ты?

— Не возражаю, чтобы ты полетела в Хельсинки завтра рано утром. Эти твои слова звучат убедительно. Но дальше на восток ты не поедешь.

Он смотрит на неё. Теперь уже немного угрюмо.

— Должно быть, ты живёшь довольно скучно. По той или иной причине тебе доставляет своего рода удовольствие насмехаться надо мной… матушка Осе![69]

— ?..

— Уж не хочешь ли ты сказать, что забыла, как играла на сцене матушку Осе? А я был Пером Гюнтом? Хе-хе… Благонравие матушки Осе…

— Я…

— Это было, помнится, не так уж давно. А ты — вовсе не на пути к какому-нибудь замку «Сориа-Мориа»[70]… Ты подумала о моём предложении отложить поездку? Завтра рано утром, в девять двадцать, летит самолёт в Осло. С почтой в Хельсинки. Я… проверил по компьютеру. Там тридцать два свободных места.

— Мне нужно, вероятно, несколько дальше, чем ты думаешь, Аннерс. Я въеду прямо в восход солнца. Я переезжаю в ту страну, откуда брезжит свет. Сама же страна — темна как ночь. Но земля — тоже темна. И всё-таки она рождает цветы всех оттенков радуги. Разве это не удивительно? Ты думал об этом?..

Речь Енни прервало объявление, что её самолёт отправляется.

— Счастья тебе, Аннерс. Чувствую, что я поделилась с тобой частью своей жизни.

Он снова посмотрел на неё. Теперь, похоже, он уже испугался. А она добавила: